Русские подвижники 19-ого века - Евгений Поселянин

Замуж молодая девушка, после того, как все это огласилось на далекое расстояние, выйти не решалась. Она поступила в монастырь, была игуменьей и постоянно находилась в переписке с Иваном Яковлевичем.

Ярость обнаруженного обманщика обратилась на Ивана Яковлевича. Чрез свои связи он добился того, что Ивана Яковлевича признали человеком, которого опасно оставлять на свободе. Было решено засадить его в дом умалишенных в Москве.

Так как в Смоленске Ивана Яковлевича любили, то его вывезли тайно: связали по рукам и по ногам, прикрыли рогожами, так что встречные и не думали, что в телеге живая кладь.

17 октября 1817 г. он был доставлен в Москву, сдан в качестве буйного больного в Преображенскую больницу для умалишенных, и заключен в одиночном подвальном помещении. Его приковали в углу подвала к стене, бросили ему клок соломы для спанья. К нему приставлена была грубая злая женщина, приносившая ему, когда ей вздумается, ломоть хлеба и кружку воды. Так прожил он три года.

Один блаженный, Александр Павлович, содержавшийся тоже в Преображенской больнице, обратил внимание молодого богатого суконщика, навещавшего его часто, на бедственное положение Ивана Яковлевича. Тот не пожалел никаких затрат, чтоб добиться от начальства больницы доступа к Ивану Яковлевичу. Он застал его в тесной темной яме, в углу ее в ужаснейшей обстановке. Суконщик стал посещать узника, за ним и другие.

В конце двадцатых годов старшим доктором назначен был в больницу г. Саблер, человек доброй души.

Обходя в первый раз больницу, он спустился к Ивану Яковлевичу, и, когда увидел его на соломе, прикованного к стене в этой яме, он в ужасе отступил и потребовал, чтоб ему объяснили, за что так обращаются с этим человеком. Ему показали бумаги, на основании которых Ивана Яковлевича заключили в эту больницу. Доктор приказал сейчас же снять цепь, вынести узника на верх в чистую комнату и переменить белье.

Комнату ему отвели просторную и светлую, доктор всячески старался восстановить его силы, постоянно навещал его, требуя внимательности к нему и со стороны других; дозволил посторонним свободно входить к нему. Число посетителей все прибывало, и достигло цифры 60 в день. У входа к Ивану Яковлевичу начальство больницы повесило кружку, и всякий пред входом должен был опускать туда двугривенный. Деньги шли на улучшение быта больных. Действительно, пища стала им подаваться свежая, сытная, появилось чистое белье, расчищен был для них сад.

Но, насколько зависело от него самого, Иван Яковлевич, теперь никем не теснимый, продолжал все теснить себя. Он определил себе пространство в два квадратных аршина в углу около печки, на полу, и, как заключенный, не смел протянуть ног за эту черту.

Во всем он себя теснил. В продолжение сорока лет, прожитых им в этой комнагв, он никогда не садился: или лежал, в случае крайнего утомления, на полу, или все делал, стоя на ногах — и писал так, и ел. Удручая себя, он занимался толчением в мелкий порошок камней, бутылок и костей и, смешав все с песком, приказывал выносить вон и приносить другое стекло.

Всякую приносимую ему пищу он перемешивал все вместе: кашу, щи, лимон, ананас, семгу, и тогда только ел. Многие, видя это, считали его безумным. А это было лишь желание не услаждать свой вкус.

Приносимые ему деньги и вещи он раздавал посетителям или умалишенным; принимал он только нюхательный табак, которым посыпал себе голову и одежду. Про себя он говорил: "У нас одеженка пошита и хоромина покрыта, находи нуждающихся и помогай им". Иногда он приказывал кому-нибудь тут же при себе помочь нуждающемуся посетителю.

В общем же его действия часто бывали так странны, что нужна была и вдумчивость, и привычка, чтоб открывать истинный смысл его поступков.

Он одевался в темное, носил рубашку, халат, подпоясанный мочалой или полотенцем; халат на шее и груди его был всегда расстегнут, так что виднелся шейный крест. Он лежал вправо от входной двери.

С 1858 г. Иван Яковлевич все более лежал и стал слабеть.

Он обыкновенно приобщался Святых Тайн в Великую Субботу. В этот день 1861 г. он, раздавая посетителям просфоры, сказал: "Поздравляю вас с новым годом, с утренней авророй"[18].

Многие поняли, что он говорит об утре новой своей жизни.

В последние месяцы жизни, мучимый кашлем, он ни в чем не делал себе послабления; даже голову не клал на подушки, а на пол.

6-го сентября, рано утром, Иван Яковлевич просил священника напутствовать его на смерть. Он был приобщен, особорован, прочли над ним отходную. Тут подходили к нему прощаться, задавая ему вопросы, и он всем отвечал так, как действительно впоследствии совершилось. Служителю "Миронке", много лет, всегда с ворчанием ходившему за ним, он предсказал, что тот последует за ним первым.

Одна женщина хотела спросить его, кому ей отдать большое количество принесенных ею хлебов. Он еле внятно сказал ей: "Боже, благослови для нищих и убогих". Пред последним вздохом он поднял руку, сказал громко: "Спаситеся, спаситеся, спасена буди вся земля!" — и скончался.

Известный живописец, придя снять портрет с почившего, не мог этого сделать, так как лицо немедленно стало изменяться, как только художник приступил к работе.

Тело Ивана Яковлевича стояло пять дней; над ним было отслужено более 200 панихид. Между почитателями почившего происходили споры, где хоронить его — в Смоленске, как месте родины, в Покровском монастыре или Алексеевском. Митрополит утвердил просьбу его родной племянницы, которой муж служил диаконом при церкви села Черкизова. Здесь его и положили. Около него лежит Петр Абрамович Аладьин, человек из высшего московского общества, горячо преданный Ивану Яковлевичу, и тульский уроженец г. Киреев, возрожденный Иваном Яковлевичем из погибели к доброй жизни.

Сыну г. Киреева принадлежит труд жизнеописания Ивана Яковлевича, в котором можно найти много интересных подробностей и который служил руководством при составлении настоящего очерка.

Если взаимные отношения духовных мужей могут способствовать нам в понимании этих людей, то следует сказать, с каким неизменным вниманием и уважением относился к Ивану Яковлевичу великий московский митрополит Филарет.

Пришел раз к Ивану Яковлевичу совершенно неизвестный ему диакон, который был женат на его родной племяннице. Он был в таком бедном приходе, что никак не мог содержать себя и свою семью. Увидав его, Иван Яковлевич, прежде чем тот объяснил, кто он, спросил у него о здоровье своей сестры, а его тещи. Когда же узнал о желании диакона быть переведенным в другой приход — он попросил лист серой оберточной бумаги и карандашом написал на ней от своего имени просьбу московскому митрополиту Филарету. Просьба эта начиналась словами: "Луч великого света", а кончалась подписью: "Студент хладных вод Иоанн Яковлев".

По этой просьбе митрополит немедленно перевел диакона в село Черкизово, близ Преображенской богадельни.

Если вдуматься в эту странную, с первого взгляда, подпись Ивана Яковлевича — "студент хладных вод"; не содержит ли она в себе глубочайшего смысла. — Не слышен ли здесь вопль человека, истомленного жестокими, беспощадными уроками жизни? Не говорит ли он об этом грустном житейском опыте, который, как струя холодной воды, льется на горячие головы честных людей, одушевленных широкими порывами сочувствия к человечеству. Ведь сам Иван Яковлевич в молодости вступился за беззащитную девушку, которой грозило непоправимое поруганье — и что получил он за этот благой порыв: заключение, узы, холод, голод, лишение человеческого достоинства. Страшная, глубокая драма! Чтоб пережить и еще нравственно вырости после нее потребовалась вся духовная мощь Ивана Яковлевича. Драма эта слышится целиком в этих трех словах: "студент хладных вод".

Иван Яковлевич имел высокие духовные дары. Видя лиц в первый раз, он, со всеми подробностями, рассказывал им всю их прошлую жизнь. И будущее со всеми его подробностями не имело для него покровов.

В нем был и дар исцеления.

Несколько способных людей, много лет преданных ужасной страсти к вину и доведших тем свои семьи до нищеты, он поставил на ноги, мгновенно на всю жизнь исцелив их от пьянства.

В несколько часов исцелил он ребенка, сына богатых родителей, которому угрожала тяжелая операция, при чем врачи сомневались в благоприятном исход ее. Обрадованная мать, желая выразить благодарность исцелителю, пожертвовала 6,000 руб. на больницу, где жил Иван Яковлевич.

Конечно, то был истинный духовный человек, и прежде всего разгадал его тот простой русский народ, который умеет смотреть вглубь жизненных явлений. Этот народ не смущается никакими странностями, которыми иногда прикрываются люди высокой жизни, невольно, быть может, для них самих подвигаемые к этому Богом для того, чтоб не смущала грешников их светозарная высота. Понятен был и Иван Яковлевич тому народу, о котором не даром сказал поэт, что он: