Мощи святого Леопольда - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А архиепископ встал и босой подошел к раке, поцеловал ее, громко благодаря Бога, обошел с другой стороны и снова поцеловал. Люди встали, потянулись к телеге, но солдаты Брюнхвальда и подоспевшая городская стража оттесняли их обратно.
– Позже, дети мои, позже, вы все коснетесь благовенных мощей, мы поставим раку в соборе, любой сможет почувствовать благость ее, – громко говорил архиепископ, – а сейчас мы поблагодарим нашего славного рыцаря, доброго воина, господина Иеронима Фолькофа.
«Он знает мое имя», – удивленно думал кавалер, архиепископ же приблизился к нему, поднял с колен, ладонями склонил его голову, поцеловал в лоб и тихо сказал:
– Большое дело вы сделали, сын мой. Большое. – И заговорил уже громко, на всю площадь: – Думаю славному рыцарю этому даровать титул «Защитник веры». Как вы считаете, дети мои, достоин он?
– Достоин, господин, достоин! Даруйте ему титул, государь, даруйте! – кричали люди. – Конечно, достоин!
– Ну что ж, отныне вы, Иероним Фолькоф, можете именовать себя Защитником веры и писать сей титул на гербе своем, на щите своем, на штандарте своем.
Волков почувствовал, как ему сдавило горло и грудь, и дышать стало тяжко, и воздуха не хватало. Он стал моргать и щуриться. Пока слеза не слетела с ресницы.
– Поглядите, дети мои, не видал я такого, он плачет! – продолжал архиепископ, призывая толпу в свидетели. – У этого храброго воина добрая душа и мягкое сердце. Да, у него мягкое сердце, дети мои.
Женщины вытирали глаза, глядя на это, да и мужчины многие смахивали слезы. Ёган тоже смахивал слезы, чуть не роняя штандарт кавалера. Сыч шмыгал носом и был необычайно серьезен.
– Вы молодец, сын мой, молодец, – говорил архиепископ и, как отец сыну, взъерошил кавалеру волосы.
Потом он крепко его обнял, а Волков стоял и думал о том, как бы не поцарапать грудь Его Святейшеству клепками бригантины.
Волков и Брюнхвальд ехали за пустой телегой, кавалер молчал. Он думал, что не зря встретил в Рютте юного коннетабля, не зря. Не зря согласился помочь барону Рютте, не зря поехал к епископу, не зря взялся за, казалось бы, простое дело и довел его до конца. Оно того стоило. Курфюрст, архиепископ, господин большой земли при всех трепал его по волосам и называл храбрецом, спасшим реликвию от поругания. Волков в который раз благодарил Бога и, увидев отца Семиона, что шел чуть сзади, спросил:
– Монах, а чем славен святой Леопольд? Я раньше и не слыхал про него.
– А бог его знает, – как-то беззаботно отозвался отец Семион.
– Что? – искренне удивился кавалер. – Ты не знаешь?
– И близко не знаю, – все так же легкомысленно проговорил монах, – в поминальном месяцеслове больше восьми сотен разных святых, разве всех упомнишь?
– Но архиепископ говорил, что он великомученик!
– Думаю, что Его Высокопреосвященство и сам не знает, кто этот Леопольд, а если и знает, то узнал совсем недавно.
– А что ж он так радовался мощам, называл их святыней? – не верил кавалер.
– Господин, пастве нужна святость, люди любят святыни, и забота отцов святых – давать то, что прихожанам требуется. Вот архиепископ и дает, мы уехали, а в храм выстроилась очередь, чтобы лобызать раку, и люди будут там стоять, пока каждый второй в городе не прикоснется к ней. А потом разнесется молва, она уже полетела, и сюда поедут мужики из ближайших деревень, а они разнесут молву дальше, и сюда поедут мужики из дальних деревень, и другие мужики, и другие, и не только мужики. Так что мощи, которые мы привезли, очень ценные. Да и могут ли быть другие в такой-то прекрасной раке.
Волкову слова попа страшно не понравились, подумалось даже, что неплохо бы еще раз врезать ему плетью, но не стал, спросил только:
– А куда ты идешь?
– С вами, господин, приход мне уже вряд ли дадут, приор на меня, наверное, зол за то, что я не погубил вас, а проповедовать на базаре за подаяния не хочу. Вот и подумал, что вам я буду полезен.
– Платить я тебе не собираюсь, – холодно сказал кавалер.
– Ну так за хлеб буду служить вам, – спокойно отвечал монах, – наше дело монашеское.
Это говорил человек в бархатной одежде, сжимавший в руке четки из драгоценного красного коралла.
Брюнхвальд, слушавший их разговор, засмеялся и сказал:
– Вот пройдоха.
Монаху кавалер ничего не ответил, он понимал, что этот поп может быть полезен и уже был полезен, но все-таки он не доверял ему. А Брюнхвальду он сказал:
– Поедемте направо, ротмистр, покажу вам свои угодья.
Колодец был вырыт, вода в нем имелась, мастерские стояли, но пороха в бочках не оказалось, и горн оказался холоден. Только что счастливый Волков на глазах потемнел, наливаясь злостью.
Сыч спрыгнул с лошади, осмотрелся, за корзинами с углем нашел кузнеца Якова Рудермаера. Тот явно находился не в себе. Вид у него был плохой.
– Что с ним? Болен? – спросил кавалер.
– Да пьян он, – поморщился Брюнхвальд.
Сыч понюхал кузнеца и подтвердил:
– Точно, пьян, экселенц.
Волков стал еще чернее, на руке, что плеть сжимала, побелели костяшки.
– Второй где? Где аптекарь?
– Не знаю, – сипло отвечал кузнец, – уже неделю его не видал.
Волков чуть тронул коня, подъехал ближе, склонился и тоном, от которого у кузнеца чуть ноги не подкосились, спросил:
– А мушкеты мои где?
– Нету, – выдавил Яков Рудермаер.
– Нету? Почему их нет, должны уже быть, хоть один.
– Ствол не идет, – заговорил кузнец, вытирая пот с лица, хотя на улице было совсем не жарко, – кую правильно, начинаю точить – он гнется, а если закаляю, то лопается, трещинами идет.
– А как же ты тот мушкет сделал?
Кузнец молчал, его чуть потряхивало.
– А, так ты его украл у кого-то, – догадался Волков, – ты вор!
Его рука машинально легла на эфес меча.
– Господин, не нужно! – испугался Ёган. – Не рубите его!
– Кавалер, нет нужды марать меч, – сказал
