Приваловские миллионы - Дмитрий Мамин-Сибиряк

– Я не согласна с вами в этом случае, – заговорила Надежда Васильевна. – Вы смотрите теперь на все слишком пристрастно…

Надежда Васильевна заговорила на эту тему, глаза у нее блестели, а на лице выступил яркий румянец. Она старалась убедить Привалова, что он напрасно отчаивается в успехах своей идеи, и даже повторила те его мысли, которые он когда-то высказывал еще в Шатровском заводе. Привалов слушал эту горячую прочувствованную речь со смешанным чувством удивления и тяжелого уныния. В Надежде Васильевне теперь говорила практическая отцовская жилка, и вместе с тем она увлекалась грандиозной картиной неравной, отчаянной борьбы с подавляющим своим численным составом и средствами неприятелем. Именно такая борьба была полна смысла, и для нее стоило жить на свете. Стыдно и позорно опускать руки именно в тот момент, когда дело уже поставлено и остается только его развивать.

– Признаться сказать, я гораздо больше ожидала от вас, Сергей Александрыч, – кончила она.

В исповеди Привалова чего-то недоставало, чувствовался заметный пробел, – Надежда Васильевна это понимала но не решалась поставить вопрос прямо. У Привалова уже вертелось на языке роковое признание в своей погибшей, никому не известной любви, но он преодолел себя и удержался.

– А вот и Максим… – проговорила Надежда Васильевна, указывая головой на окно…

По деревянному тротуару действительно шел Лоскутов. Привалов не узнал его в первую минуту, хотя по внешности он мало изменился. В этой характерной фигуре теперь сказывалось какое-то глубокое душевное перерождение; это было заметно по рассеянному выражению лица и особенно по глазам, потерявшим свою магическую притягательную силу. Привалова Лоскутов узнал не вдруг и долго пристально всматривался в него, пока проговорил:

– Да, да… теперь вспомнил: Привалов, Сергей Александрыч.

«У этого тоже недостает какого-то винтика в голове», – подумал Привалов, припоминая слова покойного Ляховского.

Они разговорились принужденным разговором чужих людей. Надежде Васильевне было вдвойне тяжело оставаться свидетельницей этой натянутой беседы: одного она слишком любила, а другого жалела. У нее готовы были навернуться слезы на глазах при одной мысли, что еще так недавно эти люди были полны жизни и энергии.

Привалов начал прощаться, Лоскутов машинально протянул ему руку и остался в своем кресле с таким лицом, точно напрасно старался что-то припомнить.

– Я буду вас ждать, – говорила Надежда Васильевна, когда провожала Привалова в переднюю. – Мы еще о многом переговорим с вами… Да? Видели, в каком положении бедный Максим… У него какое-то мудреное нервное расстройство, и я часто сама не узнаю его; совсем другой человек.

– Давно это с ним?

– С середины зимы… Сначала жаловался на головные боли, потом появилась какая-то слабость, апатия, галлюцинации. Доктор лечит его электричеством… Так я буду надеяться, что вы не позабудете нас.

XIV

Дело Виктора Васильича по убийству артистки Колпаковой должно было разбираться в летнюю сессию узловского окружного суда. Защитником был Nicolas Веревкин. Весной, пока Виктор Васильич жил на поруках у отца, Веревкин бывал в старом бахаревском доме почти каждый день. Сначала его встретили там очень сухо, а старый Лука фукал на него, как старый кот. Сам Василий Назарыч отнесся к Веревкину немного подозрительно и с оттенком легкой иронии. Зато Марья Степановна приняла «Витенькина защитника» с распростертыми объятиями и не знала, каким вареньем его угощать. Но в течение какого-нибудь месяца Веревкин сделался почти своим человеком в бахаревском доме, и прежде всех сдался на капитуляцию старый Лука. Веревкин не проходил по бахаревской передней без того, чтобы не кинуть старику какую-нибудь колючую шуточку вместе с красным словечком. Луке перепадали кредитки, а известно, что человеческое сердце не камень.

Действительно, познакомившись с Веревкиным ближе, Василий Назарыч скоро оценил эту широкую натуру и даже привык к нему. Притом Веревкин знал до тонкостей все дело по приваловской опеке, и старик мог говорить с ним о Шатровских заводах сколько душе угодно. Крепок был старик Бахарев на новые знакомства вообще, а против фамилии Веревкиных был даже предубежден, считая их самыми вздорными дворянскими выродками; но к Nicolas Веревкину сколько он ни присматривался – отличный парень выходил, как его ни поверни. Да и услуга-мужик; только еще Василий Назарыч успеет о чем заикнуться, он уж готов. И не то чтобы выслуживался или заискивал перед богатым мужиком, как это делают другие, нет, уж натура у этого Веревкина была такая. Раз, чтобы отблагодарить Веревкина за какие-то хлопоты, Василий Назарыч пригласил его обедать. Против такой короткости Марья Степановна сильно восстала и не хотела выходить сама к обеду и Верочку не хотела показывать.

– Уж больно про него много нехорошего говорят: и пьяница-то, и картежник, и обирало, – говорила Марья Степановна, защищая свой семейный очаг от вторжения иноплеменных. – Конечно, Витю он защищает, так уж я его всячески ублаготворю… Только это все другое, а не обед.

– Ну, матушка, трудно нынче людей разбирать, особенно по чужим-то разговорам. А мне Николай Иваныч тем поглянулся, что простой он человек… Да. Не съест нас…

– Может, он и в самом деле не такой, как говорят, – соглашалась Марья Степановна. – Как-то не примениться совсем…

– Вот то-то и есть: стары мы с тобой стали, Марья Степановна, – грустно проговорил Василий Назарыч. – А Николай Иваныч все-таки будет обедать…

Для Марьи Степановны обеды и ужины всегда являлись чем-то особенно важным, и в ее уме около накрытого стола сгруппировывалась масса разных примет и поверий. Верочка разделяла все воззрения матери и с ужасом думала об обеде, на котором будет присутствовать Веревкин, этот сорвиголова из «Витенькиных приятелей». Лука и Досифея тоже с немалым страхом ждали рокового обеда. Но, как это иногда случается, обед прошел самым обыкновенным образом, почти незаметно. Веревкин все время вел с Василием Назарычем серьезный разговор и вообще держал себя с большим тактом; Марье Степановне он понравился тем, что знал толк в кушаньях и оценил по достоинствам каждое. Это польстило старухе, и она даже залюбовалась, с каким завидным аппетитом Николай Иваныч смаковал произведения Досифеи. На Верочку, рдевшую за столом как маков цвет, Веревкин даже не взглянул ни одного лишнего раза.

В конце зимы Василий Назарыч уехал на свои прииски, и в бахаревском доме наступила особенно тяжелая пустота: не было Надежды Васильевны, не было Кости. Виктор Васильич притих, – вообще царило очень невеселое настроение. Процесс Виктора Васильича приближался, и Веревкин время от времени привозил каких-то свидетелей и все допрашивал Виктора Васильича. Раз, когда Веревкин хотел ехать домой, Виктор Васильич остановил его:

– Ты куда это? Пойдем к маменьке, она давно хочет сразиться с тобой в картишки… Старухи теперь в преферанс играют с Верочкой. Ну же, пойдем…

Веревкин немного смутился, но, если желает Марья Степановна, он ничего не имеет против преферанса.

– Она уж несколько раз просила меня привести тебя, – врал Виктор Васильич, которому хотелось устроить маленькое домашнее представление и вспугнуть старух.

Понятно, какой переполох произвело неожиданное появление Веревкина во внутренних покоях самой Марьи Степановны, которая даже побледнела от страха и посадила Верочку рядом с собой, точно наседка, которая прячет от ястреба своего цыпленка под крылом. У Павлы Ивановны сыпались карты из рук – самый скверный признак, как это известно всем игрокам.

– Вот, мама, я привел к тебе Николая Иваныча, с которым ты хотела сразиться в преферанс, – рекомендовал Виктор Васильич своего друга. – Он отлично играет…

Старухи поломались, а потом сели за карты. Виктор Васильич примостился было к ним, но скоро был изгнан с позором, потому что имел скверную привычку воровать взятки. В течение какого-нибудь получаса игра загорелась, и Веревкин совсем обворожил старух, так что сама степенная Марья Степановна едва сдерживала смех, когда Николай Иваныч только открывал рот. Эта интересная игра собрала в коридоре «целую публику»: в замочную скважину попеременно смотрели Лука, Досифея и Верочка. «Сама играла с аблакатом» – это что-нибудь значило!

– Да не оказия ли… – удивлялся Лука, хлопая себя по ляжкам. – Совсем обошел старух-то, прах его побери!..

Игра продолжалась часа три, так что Марья Степановна даже испугалась, когда взглянула на часы.

– Ужо как-нибудь в другой раз доиграем, – проговорила она, поднимаясь из-за стола.

Марья Степановна сейчас же спохватилась, но глупое слово вылетело – не поймаешь.

– Тьфу ты, греховодник! – отплевывалась Марья Степановна, когда Веревкин ушел. – И зачем это я сболтнула про другой раз?..