Ever since we met (СИ) - "Clannes"

— Тульпа, — говорит она, когда его лицо возвращается в норму из обиженной гримаски, которую он состроил, — это некий мыслеобраз, который переходит в реальность. Чем больше в него верят, тем он сильнее. Уничтожить тульпу можно только тем, что все перестанут верить в то, что она собой воплощает, но пока есть хоть кто-то, она будет существовать, пусть и слабая донельзя. Одному человеку тульпу породить очень сложно, для этого требуются невероятные жизненные силы. Даже десяти сложно.

— А ведьмам?

Правильные вопросы Ваня задает. Хорошие. Его так и хочется за это поцеловать туда же, куда она щелкнула минуту назад. Ограничиться приходится чмоком в колючий подбородок, дальше она просто не дотянется из своего положения сейчас.

— А ведьмам, — с нажимом повторяет она за ним, — намного проще. Мать — древнее христианского бога. Во все времена, какой бы восхитительной ни была богиня, она была ниже бога. Какой бы замечательной ни была женщина, она всегда была ниже любого мужчины и подчинялась ему. Женщина могла быть выше по положению, чем мужчина, только за счет отца, брата или мужа. Никаких прав. Никаких возможностей. Тогда и родилась вера в Мать, которая поможет тем, кто в нее верит. Женщинам не хватало этой веры, и, появившись благодаря какой-то из них, самой храброй, она расходилась по миру быстрее, чем христианство или ислам. Шепотки бывают полезнее громких криков.

— А сила?

Похожие у него вопросы. Смешной.

— Генетическая мутация. Неизвестно, чем обусловленная, сколько времени развивавшаяся и во что в итоге вылившаяся, но есть что есть. Важно то, что эта сила, вольно или невольно, послужила укреплению Матери, если не ее созданию. Охота на ведьм не была охотой на приспешниц дьявола, а попыткой уничтожить не покоряющуюся религию. Неудачной попыткой. Обычные люди верили все меньше, а ведьмы разочаровались в христианском боге и не спешили искать утешения в других.

— И Мать стала сильнее благодаря этому, — задумчиво продолжает Ваня, вопроса в его голосе нет. Молодец, определенно, правильные у него выводы. — А чем сильнее Мать, тем сильнее те, кто в нее верит? Или это не связано?

— А вот насчет этого я не в курсе, — она хмыкает, на локтях приподнимается, чтобы короткий поцелуй в губы все-таки урвать, и улыбается довольно, как кошка. — Зато в курсе, что мне переодеться надо, потому что мы с твоей мамой в лес идем и вернемся только к рассвету. Будем тульпу питать. Она у нас, в отличие от фильмов и сериалов, доброжелательная.

В каждой шутке только доля шутки, говорят. В ее шутке не факт что шутка есть вообще, если не считать смешливого тона. Мать умеет и наказывать, как любая мать и как любое божество, но к дочерям своим, ведьмам, она добра, как матери добры к детям, которых любят. Правда, это уже другой уровень, не лишение сладкого за двойку в школе. Это, скорее, откат после чего-то неправильно сделанного — и это объяснимо. Какие-то дикие, по их меркам, народы едят галюциногенные грибы или кактусы, чтобы пообщаться со своими богами — они помогают себе сосредоточиться с помощью трав и молитв, жертвуют Матери свою силу, и идут вперед. Всем надо во что-то верить — а может и в кого-то, как знать? А делать все правильно… что ж, это не столько ради Матери, сколько ради того, чтобы не навредить себе же. Себе и своей магии. В конце концов, их правила и ритуалы не просто так создавались веками.

Празднования у них тоже не просто так — одно из них как раз сегодня, в самую длинную ночь года. Сна все еще ни в одном глазу, на часах почти полночь, и к позднему зимнему рассвету она наверняка раззевается. Хорошо что завтра воскресенье, и можно отсыпаться дома, а не на паре, прикрываемой верными рыцарями Нейтом и Игорем. Нет, они бы прикрыли, но после сна на парте болит все, а конспекты у этих двоих тырить потом, чтобы попытаться понять, что она проспала, не хочется. Ваня до нее из комнаты выходит, и, когда она уже почти подходит к тете Лене и дяде Андрею, в прихожей стоящих, выныривает их кухни и пихает ей в рот печеньку. Подкрепись, мол. Зараза. Но спасибо ему — если не из сна, то откуда-то энергию все же брать надо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Сашунь, — тетя Лена смотрит на нее непонятно, но с улыбкой, и переживать явно не за что, — а какие у твоих родителей планы на Новый Год?

Для них, ведьм, следующий год начинается с рассветом завтрашнего дня. Но и обычный календарь им важен, как ни крути, особенно если есть родственники, в которых магии нет, и которые празднуют все то же, что и все люди. Как ее родители, например. Улыбка на губы наползает сама собой при мысли о них — они очень уж хотели в этом году отпраздновать с ней.

— Ищут квартиру, где можно было бы остановиться, потому что хотят праздновать в Москве. Я хотела вам позже сказать, когда все решится, что буду с ними…

— В смысле, квартиру? — дядя Андрей хмурится. — Бред какой-то. Деньги они еще тратить будут. Сашунь, скажи им, пусть хоть завтра приезжают, сегодня они все равно не успеют. У нас куча места тут, а они где-то еще останавливаться собрались.

— Мы их пригласить думали изначально, а потом подумали, вдруг у них какие-то другие планы есть, — поясняет тетя Лена. — Ругаться я с ними буду, вот что. Мы тут уже давно одна семья, а они выдумывают себе что-то.

Не будет она с ними ругаться, конечно. Слишком широкая у нее для этого улыбка, и чертенята в глазах. Да и нереально это, чтобы тетя Лена ругалась на кого-то из-за такой ерунды, как нежелание их беспокоить. Интересно, правда, становится, как бы они сами поступили, если бы в Питер ехали. Сказали бы хоть слово маме с папой насчет жилья? Вряд ли, почему-то кажется Саше. Мысли свои она, впрочем, держит при себе. Слишком тепло от слов о том, что они семья. Всегда тепло — не снаружи, внутри, и это внутреннее тепло греет не меньше внешнего.

Внешнее тепло сейчас тоже нужно, по крайней мере, до того, как они дойдут до поляны. Поверх балахона привычного теплая куртка, и перчатки на руки, и в руках узелок. На улице снег идет крупный, кружится медленно в свете лампочки над входом, и Саша протягивает ладонь, чтобы попытаться поймать снежинку. Кто-то обнимает ее со спины, и она вздрагивает, прежде чем понять, что это Ваня.

— Картина маслом: злая ведьма идет в лес приносить кровавую жертву древнему божеству, — фыркает он ей в ухо. Щекотно. — А есть шанс что я когда-нибудь посмотрю на то, что у вас там происходит?

— Не стоит, — отзывается она нейтральным голосом, поворачивается, чтобы его в щеку чмокнуть. — Мы смешиваем свою кровь и кровь бедных несчастных зарезанных черных петухов, потом пьем ее, входим в транс, устраиваем вакхические пляски под хором распеваемые песни в честь Матери, а заканчиваем это дикой лесбийской оргией. Сам понимаешь, ты не готов это видеть.

Ваня отпускает ее и сгибается пополам, ржет в голос. Нет, ну чего он? Где она прокололась? Вроде не улыбалась даже, чтобы он не понял, что она не серьезно. Ну, частично.

— Ну не ржи, ну Ванюш, — получается обиженно. Она обиженная и есть, с другой стороны — старалась, выдумывала, а он не верит. В руки он себя все же, похоже, берет, но улыбается все равно так, будто вот-вот опять рассмеется. — Кровь мы реально смешиваем, кстати. И пьем. Не каждый раз, когда в лес идем, сам понимаешь.

— Моя девушка — кровопийца, — вздыхает он преувеличенно-печально. — Звучит как название плохой и стереотипной мелодрамы про парня, который всеми силами пытается оправдать свои походы налево, тебе не кажется?

— Ага, — отзывается она, улыбку давит. — С девушкой, которая просит парня убирать свои носки в стирку, а не раскидывать по полу, и мыть за собой чашки хоть иногда, и парнем, который возмущается, что она его пилит и кровь его пьет. Да и вообще, что тебе не нравится? Я же твою не пью.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я бы тебе позволил, — Ваня плечами пожимает. — И добровольно бы делился. Главное, чтобы не всю сразу, а то знаю я вас, кровопийц, вам дай стакан, а вы все шесть литров выцедите.

— Да еще бы нашлось в тебе шесть литров, — тетя Лена их идиллию прерывает, но сердиться на нее за это не хочется и не можется. Лиза за ее спиной маячит, сонная и взъерошенная. — Давай, лоботряс, в дом. До рассвета вы сами.