Redrum 2016 - Александр Александрович Матюхин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Трудно даже представить, что кошмар, погубивший столько жизней (наверняка и мою), начался всего лишь позапрошлой ночью, во вторник.
Мне говорили — они всегда приходят ночью…
Услыхав на лестнице шаги, я заглянул в глазок: на площадке топтались двое. Я видел только черные силуэты. Они всегда нарочно становятся так, что нельзя разглядеть лиц. Но я слышал скрип их сапог, тяжелое дыхание… И не удивился, когда в дверь тихо и коротко постучали. Они не любят шума. Но, как я слышал, сопротивление ломают жестко и беспощадно. Если им не открыть, они выбьют дверь…
И я, конечно, открыл.
Острые запахи кожи от их черных плащей, оружейного масла — от их револьверов и кисловатый пороховой душок заполнили мою прихожую. Удивительно, но они предъявили документы и заговорили, как могли, спокойно. Тот, что повыше, объявил голосом резким, как свист казачьей нагайки:
— Срочное дело. Профессору Збарскому нужна ваша помощь. Одевайтесь! Мы на машине, подбросим до места.
Я опешил. Не сразу вспомнил, кто такой Збарский. Потом сообразил, но удивился: зачем он зовет меня? Почему среди ночи?!
Я пытался выяснить подробности, но ночные гости то ли не знали, то ли намеренно не хотели открываться мне. Возможно, выполняли приказ… Столь деловито они поторапливали меня, что я понял: выбора в любом случае нет. Да, да! У меня не было выбора… Я часто повторяю это себе… Теперь.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Самый большой страх прячется в банальном. Что стоило мне тогда?.. А, впрочем, достаточно об этом. Кто знает, сколько у меня времени? Если только я не вечно живой… Хи-хи-хи…
Хватит. Итак, я оделся и последовал за этими посланниками. Возле подъезда ждала машина — черная, горбатая, с замерзшими стеклами. Внутри там сидели еще двое.
Я устроился на диванчике сзади и спросил, куда мы поедем. Шофер оглянулся, буркнул что-то вроде: «Не положено!» И отвернулся. Мороз пробирал до костей даже в машине, и я не открывал больше рта — берег тепло.
Как только мы сели, мотор взревел, автомобиль выкатился из темного двора на заснеженную улицу и помчался по Садовому кольцу.
Я смотрел в окна, но видел только черноту, да изредка — белое сияние. Оно вспыхивало наподобие бенгальских огней — это редкие встречные фонари заставляли сиять ледяные цветы на замерзших стеклах. Передний обзор загораживали головы сопровождающих. Или правильнее было бы назвать их конвоирами?
Я так нервничал, что даже приблизительно не мог оценить, сколько времени отняла дорога. Мне показалось, что прошла вечность. Прошла… Смешное выражение. Вечность не может пройти. Зато она может поглотить…
Когда вспышки на стеклах сделались чаще, автомобиль замедлил ход, поплыл среди слепящего искристого света. Затем машина остановилась, и тот, кто все время командовал, приказал:
— Выходите!
И сам первым выбрался наружу.
Я вылез следом. Легкие сдавило холодом. В лицо ударил тугой морозный ветер. Щурясь, я пытался рассмотреть, где нахожусь, и что творится вокруг. Снежная мгла напористо колола глаза. Лишь мельком, из отрывочных коротких видений, какими-то вспышками передо мной сложилась пугающе странная картина: огромное белое поле, погруженное во тьму ненастной зимней ночи, тут и там озаряемое пламенем громадных костров, вокруг которых беспокойно суетятся и прыгают черные тени. Ледяной ад, описанный когда-то великим Данте…
Кто-то схватил меня за рукав и потащил. Потом меня пихнули в спину, я обернулся и увидел трамвай.
Самый обыкновенный: красно-желтый, с округлыми боками, занесенными снегом, и темными окнами. Один из моих конвоиров грохнул по вагону тяжелым кулаком: налипшие белые комья с шорохом соскользнули со стенки. Двери открылись.
Меня подтолкнули сзади и чтобы не упасть, я ухватился за поручень и полез внутрь.
Снег на ступеньках злобно заскрипел. Как зверь, который клацает зубами, сопротивляясь участи, уготованной охотником. Но чем выше — тем слабее было это сопротивление. Наверху под ногами уже хлюпала, расползаясь, каша ледяной сырости. У самого входа навстречу встопорщилась глухая портьера из сукна: трамвай был завешен черным сукном изнутри. Для тепла, подумал я. И чтобы днем никто не смог подглядеть — что делается внутри. Это я понял позднее.
— Да скорее же! — подгоняли меня. Я откинул портьеру и вошел. В трамвае горел электрический свет, там было тепло и сидели люди.
Среди них — профессор Збарский. Он встал навстречу, но руки не протянул и не поздоровался.
— Илья Аркадьевич? — сказал он. — Рад, что вы приехали. Страшно нужны люди. Жутко.
Усталый, перевозбужденный, он выглядел, как человек, который не спал больше суток, но говорил в обычной своей неприятной манере — сухо и отрывисто. Деловито.
— Пройдите за мной. Не задавайте вопросов. Сосредоточимся на деле. Это крайне важно.
Збарский взял меня за рукав пальто — я и ахнуть не успел — и потянул за собой. Везде я чувствовал себя жертвенным бараном… А впрочем — снова эти лишние попытки…
Мы прошли трамвайный вагон насквозь.
Его переоборудовали, превратив банальный городской транспорт в нечто вроде гостиницы. Я увидел людей, спящих на подвесных двухэтажных койках (так спят матросы). Какой-то человек топил жестяную печь: труба от нее, сквозь вырезанное в крыше отверстие, высовывалась наружу. Повар в колпаке и фартуке с усилием что-то мешал в стоящей на плите огромной кастрюле, распространявшей вокруг теплый острый запах мясной солянки.
Збарский двигался быстро, и я вынужден был поспевать… Иначе он оторвал бы мне руку своими цепкими лапками хирурга.
В самом конце вагона — там, где в обычном трамвае располагается вагоновожатый, Збарский наклонился и… откинул в полу крышку люка. Под ним — блестящая никелем металлическая лестница уводила в Преисподнюю…
Мы спустились на три пролета. Внизу стены тоннеля, сколоченные из свежих досок, обмерзли и покрылись толстым слоем инея.
Поверху, над нашими головами змеился черный кабель. Я услышал шум работающего электрического генератора — коридор освещали не яркие, редко расположенные лампы Яблочкова — и какой-то странный гул, которому поначалу я не придал значения.
Внизу, в безветрии, было куда теплее, чем наверху, но все же очень холодно. Пар клубами валил изо рта, а руки мои посинели и занемели (от волнения я позабыл дома перчатки).
Тоннель уходил под небольшим уклоном вниз. Пройдя по нему около тридцати метров и сделав два или три поворота, мы вышли в чуть более просторную комнату. Здесь стояли грубо, на скорую
