Пыль на губах - Артемий Вячеславович Барабашкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Земля задрожала, по ней побежали трещины. А через мгновение пыль разлетелась в стороны, а юношу накрыл грохот. Из земли вырвался фонтан кипящей воды. Несколько капель упало на руку юноши.
Кэль повернул голову и, с тупым безразличием, стал рассматривать, как краснеет кожа вокруг мутных капель, а затем, как они скатываются вниз, оставляя за собой алые дорожки. Вместо капель на коже начали взбухать волдыри. Только после этого, юноша запрокинул голову и закричал, содрогаясь всем телом.
Через секунду он уже стоял на коленях у котлована и тщетно пытался рассмотреть свое лицо в белом от накипи бурлящем кипятке.
К счастью для него, мутная вода была плохим зеркалом, ведь если бы он увидел свое лицо, то завопил бы от ужаса. Вся левая половина лица опухла и покраснела, а левый глаз покрылся голубоватой мутной пленкой.
Но Кэль мог видеть свою руку. Он взялся пальцами за край собравшейся гармошкой кожи и потянул, срывая её с себя лоскутом и обнажая сваренное мясо…
Кэль вздрогнул и открыл глаза. Он так глубоко погрузился в собственные мысли, что реальность смешалась со сном, и он наяву увидел мир, о котором рассказывал Тирин в далеком детстве. Тогда пугающий рассказ о мертвом мире, полным фонтанирующих источников кипящей воды поразил воображение юноши, ведь старый охотник наполнил его подробностями о слезающей коже и сваренных вживую глазах.
Кэля передернуло, ему и правда казалось, что он только что испытал это на себе.
«Может Господь пытается мне указать, что меня ждет?» — прозвучал в голове юноши немой вопрос.
После смерти Ланты, Кэлю казалось, что он перестал чувствовать себя в полной мере. Он не мог плакать, не мог смеяться, что-то притупило все эмоции. Кэль даже не до конца ощущал пальцы рук, словно они принадлежали чужому человеку. Юноша не чувствовал биение своего сердца, не слышал собственного дыхания. Он видел, как вздымается грудь, но не ощущал холодного воздуха на влажных губах.
«Часть меня умерла, вместе с ней. А теперь стоит убить и оставшуюся часть», — Кэль прищурился, рассматривая острое навершие камня в лесном овраге. Он пришел сюда не по своей воле, ноги привели юношу к этому оврагу, пока он пылал в своем горе. Это был знак.
Мир иссушающей пустыни и кипящей воды, которой нельзя утолить жажду, был создан для тех людей, что посмели наложить на себя руки и нарушить замысел Бога. «Так говорил Тирин. Но он ничегошеньки не знал. Как и я».
Сознание Кэля пронзила боль от того, что он подверг сомнениям авторитет Тирина, в котором никогда не сомневался и на который всегда полагался. «Какой же я был глупец. Верил во все эти сказки только потому, что их рассказывал старый человек, у которого погибли все родные. Я такой же несчастный, как и Тирин. Такой же глупец».
Юноша снова всмотрелся в камень. Допрыгнуть до него можно было только если хорошенько разбежаться. Голова неожиданно закружилась и валун поплыл в глазах.
«Как ты смеешь оскорблять меня? Я отдал жизнь, защищая любимых», — перед глазами Кэля появилась бледная фигура Тирина. Юноша понимал, что это не призрак. Просто его воображение снова разыгралось.
— Почему я должен верить, что все, что ты говоришь, правда? Откуда мне знать, существует ли Бог, о котором ты постоянно твердил? И что россказни о грешниках, варящихся в кипящей воде не то же самое, что и байки о северных богах?
Взгляд воображаемого Тирина стал еще суровее. — Вспомни, ты так же сомневался в существование Ланты.
Упоминание минталенты заставило Кэля сжаться. Ему захотелось уткнуться головой в землю и кричать, кричать, лишь бы не позволить боли вновь возникнуть в сердце. Сейчас он был рад тупому безразличию и не хотел его терять.
— Ты оскорблял Ланту этим и сейчас пытаешься оскорбить Создателя. Мне стыдно видеть тебя таким…
— Таким? — Кэль пробормотал это вслух.
— Слабым. Ты рыцарь Единого, последний кто может выполнить его волю.
— А в чем его воля? Кто мне объяснит?
— Ты поймешь. Когда исполнишь её.
Кэль выпрямился и вновь посмотрел на камень. — Я не хочу ничего исполнять, — сказал он в пустоту, — и не знаю, что хуже: жизнь без Ланты или вечность в кипящей воде.
Юноша снова услышал голос Тирина, хотя уже и не видел его силуэта. — А как же Брет? Ты обещал ему вернуться. Неужели ты снова нарушишь свое обещание?
Последние слова заставили Кэля устыдиться. Он вспомнил плачущего брата и сделал шаг назад от края оврага. Юноша вспомнил, как было тяжело, когда он увидел мертвую Ланту и представил, что его тело нашел Брет. — Тише, тише, — прошептал он сам себе, — это просто секундная слабость, не более. Все будет хорошо.
Неожиданно, Кэль вспомнил, как он отказывался сдаваться на льду, когда тащил за собой клоста и тело отца. Тогда он искренне верил, что сможет спасти отца, но все оказалось напрасно. Как и в этот раз, когда он не смог спасти Ланту.
Кэль снова взглянул в сторону оврага. Руки задрожали, а ноги приготовились помчать тело вперед. — Не вздумай, — прошептал Кэль. — Спаси в этой жизни хоть кого-нибудь. Хотя бы своего брата.
Юноша резко повернулся и быстро зашагал прочь от оврага. «Ты прав, Тирин. Я слабый. Я не хотел смириться с горем ради Брета. Боже, какой я слабак! Я однажды уже обманул моего брата и не могу сделать это вновь. Благослови Создатель твою душу, отец. Ты дал мне цель. Цель ради которой стоит жить».
* * *
Кэль с трудом смог найти путь к тому месту, где оставил молельную доску. Оказалось, что он сделал немало кругов по лесу, прежде чем выйти к злополучному оврагу.
Доска, с трещиной посередине, лежала древними символами вниз, а на задней стороне появилось несколько грязных отпечатков сапог. Цветные ленточки валялись рядом, изорванные в клочья.
Кэль прижал ладонь ко рту. — Боже! — пробормотал он сквозь пальцы, — неужели все это сделал я? Как я мог! Великий Создатель, прости меня!
Юноша бросился собирать остатки ленточек. Он не помнил, как в порыве ярости разорвал их и разбросал во все стороны.
Через десять минут поисков Кэль посмотрел на ладони, где среди гнилых листьев и мелкого сора лежали обрывки ленточек, испачканные глиной. Судя по количеству фрагментов разных цветов, все части ленточек ему так и не удалось собрать.
Кэль вытер рукавом доску и прижался губами к ее лицевой стороне. «Прости, Господи. Это… это было безумие. Помешательство. Я… Прости».
