Представление о двадцатом веке - Питер Хёг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они просыпаются с ясной головой и в приподнятом настроении. Еще лежа в постели, Амалия предлагает сегодня же уехать. Это предложение сначала звучит небрежно и очень естественно, может показаться, что вдохновили на это Амалию пение птиц и хорошая погода. Но если прислушаться, то звучит в нем страшная нотка отчаяния, во всяком случае, для меня. Амалия с Карстеном, с одной стороны, пребывают в реальном мире, с другой стороны, между ними такая близость, которая никак не допустима между матерью и сыном, но от которой они тем не менее и не думают отказываться. Амалия отменяет все свои встречи на эту неделю, а Карстен заказывает машину без водителя, чтобы самому сесть за руль. Амалия начинает собирать вещи. Когда Глэдис пытается их остановить, они прогоняют ее, а потом сами несут свой багаж в машину, и вот уже все готово к тому, что оба они, без всякого сомнения, считают медовым месяцем, хотя никто из них не произносит таких слов. Они заставляют Глэдис сфотографировать их перед автомобилем — двухместным «даймлером» с откидным верхом. На снимке видно, что на самом деле все совсем нехорошо: одежда Карстена ему велика и давно уже вышла из моды, очевидно, это какие-то старые вещи Карла Лаурица. Оба они улыбаются, их переполняет счастье. В улыбке Карстена просматривается торжество — он одержал победу и теперь купается в лучах солнечного света после проведенного в четырех стенах детства. Амалия, несомненно, горда и довольна, мне непонятно почему, но боюсь, что она удовлетворенно улыбается от того, что у нее появились постоянные отношения с мужчиной. Они садятся в машину. Карстен сидит на четырех подушках, чтобы обзор был лучше. Ноги у него не достают до педалей, но Амалия помогает ему, она сняла туфли и пытается вспомнить, как Карл Лауриц управлял машиной. Они проезжают по дорожке из гравия, мимо обветшалых павильонов, где когда-то жили лилипуты Карла Лаурица, мимо заросшего парка, и кажется, что этому мальчику и этой красивой женщине, то есть Карстену и Амалии, безупречным и невозмутимым, всегда и во всем сопутствует успех. В тот момент, когда они подъезжают к воротам, Карстен оглядывается, чтобы победоносно помахать своей соломенной шляпой, когда-то принадлежавшей Карлу Лаурицу, и врезается в правую из массивных колонн, стоящих по обе стороны от въезда. Колонна не сдвинулась ни на дюйм, продемонстрировав, что она гораздо крепче, чем другие столпы в этом доме. Капот «даймлера» превращается в гармошку, Амалию и Карстена бросает вперед, и оба они ударяются головой о переднее стекло. Когда Амалия, секунду спустя, приходит в себя, она лихорадочно пытается понять, насколько серьезно они пострадали. Она обнимает Карстена, глаза его закрыты, и кровь гонкой извилистой струйкой стекает по лицу, бледному и еще совсем детскому. Последнее, а именно то, что он кажется Амалии совсем ребенком, играет тут решающую роль. Именно здесь, в покореженном автомобиле, она вновь начинает смотреть на жизнь так, как принято в ее окружении. Как будто приливная волна к ней возвращаются и разум, и здравый смысл, и сила, и машинально она начинает раскачиваться взад и вперед. Потом вдруг выпрямляется и прижимает Карстена к себе. Он пока еще без сознания и не понимает, что произошло, но Амалия вновь смотрит на него как на ребенка. В этот миг Глэдис добегает до машины и помогает выбраться из нее матери и сыну.
Часть третья
Мария, Карстен и их дети
О доме у Озер (и обо всем другом)
О стремлении к порядку
1939–1989
Десятого августа тысяча девятьсот тридцать девятого года Амалия провожала Карстена, который отправлялся на учебу в Сорё[41]. На прощание она пожала ему руку — и не более того. Она даже не поцеловала его в щеку. После автомобильной аварии в парке она не позволяла себе ничего, кроме рукопожатия, однако для Карстена у нее было заготовлено объяснение — дескать, не подобает ей целовать его на прощание, ведь он уже взрослый мальчик.
На Карстене была летняя форма воспитанника Академии — белые брюки без карманов, темно-синие пиджак и жилет, белая рубашка, фуражка с белым верхом, блестящим козырьком и кожаным ремешком, так что издали его можно было принять за морского офицера. Многие из обитателей соседних домов в тот день внимательно наблюдали за ними, потому что в последнее время у них уже вошло в привычку следить за происходящим на белой вилле, и теперь они гадали, кто же этот элегантный моряк, то ли лейтенант, то ли капитан — любовник или просто друг? Никому из них и в голову не могло прийти, что это сын Амалии, что это тот самый Карстен, который еще совсем недавно играл с их детьми. Теперь он стоял перед огромным шестицилиндровым «хадсоном», который Амалия одолжила у одного друга специально для сегодняшнего дня, — красивый и широкоплечий, а из-под фуражки выбивалась непослушная прядь волос.
В минуту прощания Карстен похож на любого другого молодого человека, который уезжает от родителей, чтобы начать самостоятельную жизнь, и именно этого и хотела Амалия, хотя и не могла себе представить жизнь без него. Поэтому она сделала все, что могла, для подготовки его пребывания в школе. Оба они должны были чувствовать, что пусть и на расстоянии, но так или иначе она присутствует в его жизни. За несколько недель до его отъезда она побывала в Сорё — а как же она могла туда не съездить? Поехала Амалия на том же роскошном автомобиле, который теперь отвезет в Сорё Карстена, автомобиле, предоставленном ей одним из ее клиентов, при этом она даже не представляла себе, в какой части Дании находится Сорё. На уроках географии в начальной школе она была слишком слаба от голода, чтобы надолго запоминать слова учителей, а в последующие годы в ее жизни были лишь Карл Лауриц и сын, и ей хватало забот, куда уж тут задумываться над тем, где находится Сорё. На самом деле, Амалия даже не очень понимала, что такое Академия Сорё, она как-то пропустила мимо ушей объяснения начальника Управления народного образования. Но одно она знала точно — школа эта была очень и очень солидной.
То, что она увидела, ее не разочаровало. Подъезжая по аллее к главному зданию, она отметила про себя, что эта огромная школа — парк, библиотека, церковь, само главное здание,
