Поцелуй на удачу - Адель Паркс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я тоже раздавлена, – признает она. – Я несколько месяцев знала, что Патрик мерзкий, подлый преступник, но я никогда не думала, что он способен навредить нашей дочери – ребенку, которого он знал с рождения. Наверное, это самонадеянно с моей стороны, ведь он убил ребенка Тома своей жадностью и небрежностью, поэтому планирование похищения – не такой уж скачок.
Какого хрена? Патрик кого-то убил? Ребенка? Мама продолжает:
– Он вызывает у меня отвращение. Ты видел ее, Джейк. Ты видел, в каком она была состоянии.
– Знаю, знаю, – папа выглядит так, словно сейчас опять заплачет. Он был эмоционально раздавлен с момента моего похищения. Они оба такие, но мама сильнее старается держаться, будто она не хочет меня беспокоить. Папа же все время провожает меня травмированным, испуганным, скорбным взглядом. Мне бы хотелось, чтобы он этого не делал. Мне и без того тяжело справляться с моим собственным дерьмом. Папа поворачивается к маме и притягивает ее к своей груди. Она как будто обмякает в его руках. Я вздрагиваю. Я имею в виду, ведь я теперь дома, верно? В безопасности. Но да, мама права – я была в плохом состоянии. Абсолютно дерьмовом. Во много, много раз хуже ужасного. Я потираю свой живот. Я чувствую себя опустошенной. После, ну, сами знаете. Я даже не была уверена, хочу ли его. Вероятно, не хотела. Тогда почему мне так грустно? Я должна чувствовать облегчение, да? Что мне не пришлось принимать решение. Врач сказал, что я все еще смогу, знаете, в будущем, когда буду старше и в отношениях. Так что это хорошо. Только все это не ощущается хорошо. Не совсем. Мне очень, очень грустно. Я пытаюсь не думать о произошедшем слишком много. Это, наверное, к лучшему. Но даже пусть я не пытаюсь что-либо вспоминать, отрывки продолжают всплывать в памяти. Ничего связного – типа, просто вспышки звука или запахи. Воспоминания душат, оглушают меня. Типа, я все еще чувствую кляп во рту, раздирающий мне губы, ощущаю текстуру ткани и все хочу ее выплюнуть. И запах влажного, заплесневелого матраса цепляется к моим ноздрям, нагоняя слабость и тошноту. Парфюм той женщины зависает у моих волос. Я имею в виду, это невозможно. Парфюм не передается от человека к человеку, и даже если бы это могло случиться, с тех пор я мыла голову раз пять. Но запах не уходит.
– Я пойду навещу Меган, – кричу я, шлепая вниз.
– Что? Нет. Зачем тебе это делать? – спрашивает мама, вырываясь из папиных объятий и поворачиваясь ко мне с привычным выражением постоянного беспокойства, врезавшимся в ее лицо.
– Я только что услышала, как ты говоришь, что Патрика арестовали.
– Ну, вызвали на допрос, – осторожно исправляет мама. Она не кричит на меня за то, что я подслушала их разговор, ничего такого. После моего похищения и случая с ребенком мама с папой начали по-другому ко мне относиться. Не так, как раньше – каждый по-своему. Мы с мамой стали ближе. Она как будто, не знаю, почти уважает меня, как взрослую. Папа словно стыдится. Полагаю, ни один из них больше не сможет воспринимать меня как их малышку.
– Ты можешь себе представить, что она переживает? Ее папа, типа, настоящий преступник.
Мой папа, который, по сути, герой (он договорился, чтобы меня отпустили, забрал меня, отвез в больницу), снова вызывается помочь, говоря маме:
– Я ее отвезу, ей не стоит ехать одной. Ты оставайся тут с Логаном. Мы ненадолго.
Мама, которая, вероятно, собиралась запротестовать по миллиону разных причин и, наверное, тоже хочет поехать с нами – не столько ради того, чтобы утешить Карлу, а просто чтобы заехать ей по лицу или еще что, – выглядит, словно ее разрывает пополам это решение.
– Мам, мы же были лучшими подругами целую вечность, – добавляю я.
– И ты не можешь оставить Логана одного, – замечает папа.
Мама сейчас очень переживает за безопасность, что вполне можно понять. Даже если Патрик за решеткой и если он стоит за моим похищением, он вряд ли единственный жадный псих на планете. Она однозначно не оставит Логана одного. Мама напряженно кивает.
48
Эмили
Мы едем к Пирсонам в тишине. Папа смотрит на дорогу, выглядя напряженным, нервным. Все теперь постоянно так выглядят. Мы не так много времени провели наедине с тех пор, как он нашел меня в том сарае. Вообще нисколько, на самом деле. Если я вхожу в комнату, и там только он, он тут же придумывает оправдание, чтобы уйти: говорит, что ищет книгу почтитать или что ему нужно отлучиться по делам. Ему явно со мной неуютно. Я понимаю. Мне с ним тоже не так уж легко.
Это из-за беременности.
Папа со мной об этом не разговаривал. Ни разу не упоминал. Я понимаю. Он видел, как мой ребенок растекся кровотечением по всему моему костюму – он не может спрятаться от факта, что его принцесса занималась сексом. Я сглатываю слюну, пожевывая внутреннюю часть щеки, как жвачку. Это помогает мне не расплакаться. Я точно не знаю, злится ли папа, что я занималась сексом. То есть в обычных обстоятельствах он был бы в ярости, в чистой ярости. Но все так сложно. Может, он не столько злится, сколько грустит оттого, как все закончилось. Я не знаю. Мама говорит, ему плохо, типа, очень, очень плохо. Папочки должны защищать своих маленьких девочек, верно? Она говорит, что ей тоже плохо. Она плакала, когда сказала мне это.
– Нам так жаль, что недостаточно присматривали за тобой, не уберегли тебя.
Она повторяла это снова и снова. Не то чтобы они виноваты, ведь это не они побили меня и затолкали в фургон. Я думаю, хорошо, что я пока не стану матерью. Я правда не смогла бы справиться с постоянным чувством вины и самобичеванием, которые, очевидно, сопровождают родительство.
Я не могу стерпеть молчания, поэтому спрашиваю у папы:
– Думаешь, он это сделал?
– Полиция явно так думает.
– Но зачем ему это? Зачем ему такое со мной делать?
Патрик, типа, не такой хороший папа для Меган и ее братьев, как мой – для нас
