Социализм. «Золотой век» теории - Александр Шубин

Все же в другом месте постмарксистский философ вынужден вернуться к этому вопросу менее категорично. Да, Маркс, как ни прискорбно, высказывался о диктатуре (естественно, пролетариата), но выражался фигурально, в переносном, так сказать, смысле: «В своей характеристике Парижской Коммуны как диктатуры пролетариата Маркс и Энгельс подчеркивают, что правительство парижских коммунаров было избрано на основе всеобщего, равного и тайного избирательного права. В таком понимании диктатуры пролетариата нет ничего утопического, так как речь идет о народовластии, которое практически означает политическое господство рабочего класса, если он составляет большинство самодеятельного населения. Утопический характер понятию диктатуры пролетариата придал Ленин, поскольку он истолковывал ее как неограниченное какими-либо законами господство пролетариата, т.е. господство всей массы пролетариев, что, конечно, несовместимо с понятием диктатуры вообще, которая всегда и везде (в том числе и в СССР) была диктатурой частью верховного владыки, частью приближенной к нему правящей клики»[713].

Забавно, что, пытаясь защитить Маркса от «исказившего» его Ленина, Ойзерман в упрощенном виде пересказывает критику теории диктатуры пролетариата, более основательно сформулированную Бакуниным, который о Ленине не знал, о будущем коммунистическом режиме только догадывался, а критиковал именно Маркса. Разумеется, на вершине диктатуры находится какой-то лидер («верховный владыка», если желательно ругаться) и его окружение («клика», стало быть), но ее социальное содержание этим не исчерпывается. «Утопизм» (в смысле – ошибка) Маркса заключается в том, что он думал, будто диктатуру будет осуществлять пролетариат, а не бюрократия и другие управленческие слои (технократия). В этом отношении критика Бакунина (и соответствующие доводы Ойзермана) вполне справедлива. Конечно, Парижская Коммуна, к которой, кстати, Ленин относился точно также как и Маркс, не была диктатурой именно пролетариата, хотя, в полном соответствии с определением Ленина, могла изменить любой закон и прибегала к расстрелам заложников. У власти в Коммуне встал блок радикальной интеллигенции и рабочих, которые, занявшись управленческим трудом, автоматически перестали быть пролетариями (хотя в значительной степени выражали их интересы).

Модель Маркса ничуть не демократичней модели Ленина, изложенной в «Государстве и революции», так как оба теоретика поддерживают идею выборов. Выборы любили проводить и самые одиозные диктаторы ХХ века. Это само по себе ничего не меняет. Выборы диктаторов известны со времени древнего Рима, так что Маркс и Ленин не противоречат ни друг другу, ни себе, когда называют выборную власть диктатурой. Скорее утопичны те, кто считают выборную власть «народной», как Ф. Лассаль и его эпигоны плоть до Т. Ойзермана.

В условиях успехов социал-демократов на выборах Энгельс стал отходить от федерализма Парижской коммуны, который принял Маркс, к парламентарному устройству «пролетарского государства». В 1894 г. он писал: «Республика… является готовой политической формой для будущего господства пролетариата»[714].

Впрочем, само по себе это высказывание еще не доказывает, что «основоположники марксизма ни в малейшей мере не отрицали органической связи демократии и разделения властей»[715], как считает Т.И. Ойзерман. Ведь Парижская коммуна – тоже республика, а в ней разделения властей не было. Впрочем, стремясь противопоставить Энгельса (вкупе с Марксом) Ленину (противнику разделения властей), уважаемый академик находит для своей мысли еще более парадоксальное «доказательство» – цитату Энгельса времен революции 1848 г. с критикой непоследовательного разделения властей в Прусской монархии. Одна беда – Ленин тоже критиковал Думскую монархию Российской империи за недостаточную демократичность и недостаточную власть Думы. Прямо как Энгельс. В такие логические ловушки попадают философы, когда игнорируют исторический подход, требующий учитывать контекст любого высказывания.

Либеральный «марксист» продолжает развивать мысль, основанную на ложных посылках: «таким образом, в марксистском понятии диктатуры пролетариата обнаруживается, как мне представляется, противоречие между тем, что именуется диктатурой, и тем, что характеризуется как «завоевание демократии» и ее всестороннее развитие»[716].

Противоречия нет, если понимать, о чем идет речь. Слово «демократия» употребляется во многих смыслах: определенная система многопартийных выборов и связанных с ними институтов, народовластие (власть демоса), выдвижение низов (демоса) в правящую элиту. Если кто-то говорит о демократической диктатуре, то, очевидно, он считает, что демос, находящийся у власти, имеет право применять диктаторские средства поддержания своего господства. На практике речь идет о диктаторских полномочиях лидеров демоса (например, якобинцев). Диктатура – власть, не ограниченная законами, в том числе собственными. При недиктаторском парламентском режиме, который именует себя «демократическим», народовластия не больше, ибо власть принадлежит хозяйственной и политической элите. Но она ограничена принятыми ею же законами.

Маркс (как и Лассаль) питал некоторую слабость ко всеобщему избирательному праву. В условиях, когда буржуазные режимы не допускали всеобщего избирательного права, Маркс полагал, что «всеобщее избирательное право равносильно политическому господству рабочего класса Англии, где пролетариат составляет огромное большинство населения». Иронизируя в этой связи над проектами своих оппонентов, которые Маркс вовсе не считал приближающими социализм, он продолжает: «введение всеобщего избирательного права в Англии было бы в гораздо большей степени социалистическим мероприятием, нежели любое другое мероприятие, которому на континенте присваивается это почетное имя»[717]. Ошибка этой позиции Маркса стала очевидна после того, как его товарищ Лассаль (посмертно, впрочем, преданный анафеме) убедил Бисмарка даровать рабочим избирательное право. Реальная власть к рабочим после этого не перешла (также, как и после введения этого права в Англии), так как выборы – это еще не демократия, а лишь элемент демократии, опосредованный таким количеством финансовых, культурных и политических «сдержек», что создает скорее иллюзию народовластия (демократии), чем народовластие как таковое.

Маркс ставил задачу превратить всеобщее избирательное право «из орудия обмана, каким оно было до сих пор, в орудие освобождения»[718]. Выборы – лучший способ прихода социалистов к власти, чем другое недемократическое средство – восстание. Но это – способ начать преобразования, а не готовая форма социализма. Марксистам выборы приносили разочарование столь же часто, как и избирателям вообще. Марксисты поняли, что выборы – не есть социалистическая мера и не дают власть рабочему классу и его партии. Избиратели убедились, что выборы не часто выносят наверх тех, кто умеет выполнять обещания. Собственно, после этого было бы логично вернуться к оценке парламентаризма Прудоном и Бакуниным и выступать за федерализм. Но вовлеченность социал-демократии в актуальную парламентскую борьбу мешала это сделать.

Отталкиваясь от полемики с радикальным анархистом Бакуниным, Маркс был вынужден сделать уступку умеренному анархисту Прудону: в ряде стран «рабочие могут добиться своей цели мирными средствами»[719]. Указание на мирные средства не означает отказа от революции. Просто революция может быть совершена «мирными средствами» (чисто прудоновская позиция).

Маркс подтверждает: «социализм не может быть осуществлен без революции»[720]. Революция – не синоним насилия. Это – социально-политический переворот, ломающий старую политико-правовую оболочку, меняющий принципы социальной организации (подробнее об этом речь пойдет в последней главе этой книги). Революция может осуществляться разными методами. Отказался ли Маркс от революции, или просто согласился с Прудоном, что в некоторых случаях она может обойтись без кровопролития?

В 1880 г. Маркс в частном письме к Г. Гайдману высказал мысль, что его партия считает «английскую революцию не необходимой, но – согласно историческим прецедентам – возможной»[721]. Однако при оценке этого высказывания следует учитывать, что письмо было направлено известному реформисту, которого таким образом Маркс пытался убедить хотя бы в возможности революции (не то, что в необходимости). Для более широкой публикации письмо не предназначалось и увидело свет только в 1911 г. Цель Маркса – показать Гайдману, что его единомышленники не разжигают революцию искусственно, что она вырастает не из действий революционеров, а из социальных процессов. Избежать «революцию» можно, только наращивая давление на правящие классы. Как видим, речь идет о двух значениях слова революция, которые мы видели уже у Прудона. Избежав насильственной революции можно, только совершив ненасильственную. Так, в частном порядке Маркс признал правоту прудонистской стратегии «сожжения власти и собственности на медленном огне». Но и это – не отказ от революции, а только отказ от обязательности массового насилия, которое тоже возможно «согласно историческим прецедентам».