Бывших ведьмаков не бывает - Галина Романова

— О чем вы говорите? Какие Рарожичи?

— Ты не знаешь? Впрочем, что я! Ты же женщина, — отмахнулся князь Михаил. — Зачем тебе разбираться в таких вещах? Женщина должна быть хранительницей дома, семьи, мира… И ты станешь таковой для меня.

— Нет, — прошептала девушка. — Я не…

— Станешь. Это — твое предназначение в этом мире. Ты станешь хранительницей врат, и я заставлю тебя их отпереть.

— Ни за что! — воскликнула Владислава, по-своему поняв, к чему клонит отчим. — Вы… вы мне не нравитесь! Вы отвратительны! Омерзительны! И я не люблю вас!

К ее удивлению, князь Михаил расхохотался.

— Ах вот ты о чем? Боишься за свою честь? Глупая. Береги ее до свадьбы. Нет, Владислава, мне от тебя сейчас нужно совсем другое…

Он вдруг схватил со столика стакан с настойкой и кинулся к девушке. Завязалась борьба. Владислава отчаянно извивалась, пытаясь стряхнуть навалившегося на нее князя, изо всех сил сжимала челюсти, чтобы не дать ему влить в рот еще несколько глотков сонного зелья. Ей не хотелось опять в страну кошмаров и грез. Ведь, пока она спит, в реальном мире происходят ужасные вещи. Но силы были неравны. Навалившись и придавив локтем ее грудь, князь Михаил одной рукой крепко схватил пленницу за горло и сдавил его.

— Мм… А-а! — Не выдержав, девушка раскрыла рот, борясь за глоток воздуха, — и почти сразу же внутрь хлынула пахнущая травами настойка. Владислава закашлялась, поперхнувшись, но несколько глотков все-таки просочились в горло, и, как ни старалась, она снова погрузилась…

…в тот же самый страшный лес.

Русоволосый всадник на сером коне куда-то исчез. Разбитый им на мелкие кусочки череп пропал. Девушка осталась в темноте, одна-одинешенька.

Как долго стояла, закрыв лицо руками и не в силах сдвинуться с места, она не знала. Наконец отчаяние отступило. Надо было выбираться, пока есть силы. Но куда идти?

Среди деревьев наметился просвет. Просвет? Ну да! Кромешная тьма постепенно рассеивалась. Глубокая ночь сменилась предрассветным сумраком. Еще немного, и наступит рассвет. Взойдет солнце, и тогда можно будет определить хотя бы, в какую сторону идти. Пока же она побрела куда глаза глядят, раздвигая руками ветки и до рези в глазах всматриваясь в сумрак ночи.

Да, действительно, светало, и белого коня она заметила издалека. Он брел, опустив голову, словно спал на ходу. Всадник на нем был странным, с головы до ног закутанным в балахон так, что под опущенным капюшоном не различить лица. Кто это? В памяти слабо шевельнулось воспоминание об одном человеке. А что, если это — он? Что, если…

Но уставшие ноги отказались нести ее дальше. Она обняла дерево, не сводя глаз с медленно приближающейся фигуры. Конь брел, не разбирая дороги, и, казалось, мог пройти мимо, но ссутулившийся на его спине всадник в белом балахоне вдруг резко выпрямился, покачал головой с опущенным на лицо капюшоном туда-сюда…

— Ты здесь, — прозвучал сухой бесплотный голос. — Я чувствую запах живой крови. Иди сюда!

К удивлению, она почувствовала жгучее желание приблизиться. И уже оторвалась от дерева, когда всадник вдруг выбросил из-под балахона костлявую руку. Обтянутые пергаментно-желтой кожей кости выглядели отвратительно.

— Иди ко мне!

Собрав силы, она попятилась.

Нога запнулась обо что-то. Пятку прорезала острая боль. Невольно поджав ногу, она увидела порез. Маленькую ранку, из которой выступила капелька крови. Гвоздь? Откуда в лесу гвоздь? Сейчас было не важно. Черный всадник расхохотался гулким лязгающим смехом, разворачивая своего бледного коня в ее сторону. Но вид собственной крови словно разрушил некие чары. Сорвавшись с места, она бросилась бежать куда глаза глядят. Страх путался в ногах подолом платья. Страх пульсировал болью в раненой ноге. Страх бился косой по спине и грохотал в ушах топотом копыт. Ничего не видя перед собой, задыхаясь от страха и отчаяния, она внезапно зацепилась за что-то ногой и с криком растянулась на траве.

Несколько долгих минут она только лежала, не в силах шевельнуться и ожидая, что вот-вот ее настигнет погоня. Но время шло, а в лесу все было тихо. Потом где-то подала голос ранняя птаха. За ней — еще одна. И еще. И еще… С каждой минутой птичий хор звучал все сильнее. И, словно напуганная звонкими голосами, ночь отступала. Мир принимал знакомые очертания. Надо было идти.

Кое-как поднявшись на ноги, она попыталась сделать шаг и вскрикнула от боли. Наступить на пронзенную гвоздем пятку оказалось невозможно. Стоять можно было, лишь касаясь земли пальцами, и точно так же идти, стискивая зубы всякий раз, как приходилось переносить на раненую ногу тяжесть тела.

Было очень жалко себя и невероятно обидно. Еле-еле ковыляя, она плакала, не стыдясь слез. Проклятый лес все не кончался. Что будет, если она не сможет добраться до человеческого жилья? Что, если она наткнется на волков? Что, если ей придется умирать под кустом?

Однако все на свете имеет предел. Вот и лес стал реже. Чащоба осталась позади. Впереди наметился просвет. В той стороне разливалось золотистое сияние восхода…

Или нет?

Схватившись за дерево, она помотала головой, не веря своим глазам. Да, лес редел на глазах, но свет разливался не от восходящего солнца, а от бредущего через лес золотисто-каурого жеребца, чья гладкая шкура переливалась в солнечных лучах, словно усыпанная бриллиантовой пылью.

Она уже видела этого жеребца и не могла не узнать, Сквозь слезы прорвался смех, и конь повернул в ее сторону. Не дойдя нескольких шагов, остановился, встряхнул головой.

С трудом одолев разделявшее их расстояние, она кое-как подковыляла ближе, протянула руку, и в ладонь ей ткнулись мягкие конские губы. Жеребец переступил с ноги на ногу, сокращая расстояние между ними, и она обняла его за шею, прижимаясь щекой к теплому боку и чувствуя, как колотится сердце.

— Я знала, что ты меня найдешь…

Сидевший на своем месте Михаил Чарович вздрогнул, услышав эти слова, произнесенные спящей падчерицей.

34

Легкий возок подкатил к переправе, остановился. Паром как раз причаливал, и у берега толпился народ — несколько телег, десятка три мужиков и баб, какой-то курьер. Оставалось еще несколько минут, и он откинул полсть, выбираясь наружу, чтобы немного поразмять ноги.

Каких-то две недели — шестнадцать дней, если быть точным, — он не был тут, а глаз замечал вокруг признаки близкой осени. Начала желтеть трава. Сверкали желтые звезды осенней кульбабы. На березах уже кое-где опадали листья. Рябина убралась гроздьями алых ягод. Цветущая вода в Змеиной даже с расстояния в тридцать саженей выглядела холодной. Ближайшие поля почти все оголились, на некоторых пробивались озими. Деревенское стадо уныло, топталось на лугу, где почти не осталось сочной травы.