Этногенез и биосфера Земли. В поисках вымышленного царства - Лев Николаевич Гумилёв

Такой стереотип поведения делал признак пассионарности блуждающим. Это снимает мнение, согласно которому пассионарность присуща какому-либо классу. Если даже случайное стечение обстоятельств может породить такое соответствие, то уже в следующем поколении оно будет нарушено (даже при наличии действующей полиции нравов) появлением так называемых «незаконных» детей, которые, оказавшись в составе иных социальных групп, будут вести себя согласно уровню своей пассионарности, унаследованной от фактических, а не от юридических предков.

Например, во Франции до XVII в. дворянство не было замкнутой кастой. Фактически дворянином мог стать любой энергичный человек, находившийся на службе у короля. Указом Ришелье в это положение были введены некоторые ограничения: при проверке, после гугенотских войн, заявляющий себя дворянином должен был указать несколько поколений предков-дворян. И что же?.. При Людовике XIV почти все министры, ряд выдающихся военных и все великие писатели (кроме Фенелона, Ларошфуко и мадам Севинье) оказались не дворянами, а буржуа.[321] Ведущую роль в феодальном королевстве они заняли благодаря своим деловым качествам, которыми, очевидно, не обладали их «законные» предки; иначе те тоже выдвинулись бы при Филиппе Красивом или Карле Мудром, когда фактически не было сословных ограничений на королевской службе. В самом деле, если бы пассионарии скапливались в одной социальной группе, то первая же кровопролитная война уничтожила бы всю популяцию пассионариев и уже в первой фазе пресекла бы начавшийся процесс этногенеза. А этого, как мы видели, нет.

Часто наблюдается такое явление, как этническая регенерация, т. е. восстановление структуры этноса после потрясений. Причем спасители отечества при этом проявляют пассионарность, сходную с той, которой обладали основатели, и неизмеримо большую, нежели та, что была у их законных предков. Бастарды были во все эпохи и у всех народов, хотя их появление редко отмечалось источниками, но это — не основание для того, чтобы считать их несуществовавшими.

Механизм этнической регенерации таков. Обычно среди субэтносов, образующих этнос, один является наиболее инициативным и, следовательно, ведущим. В нем пассионарность особей интенсивно преображается в деяния, и потому процесс растраты пассионарности идет быстро. Она пополняется из прочих субэтносов, но есть и обратный ток: пассионарный генофонд рассеивается по всей популяции через внебрачные связи, при которых ребенок остается в среде своего субэтноса, точнее, в семье матери. Поэтому растрата пассионарности системы замедляется.

Когда же ведущий субэтнос, исчерпав свои возможности, терпит крушение, один из периферийных субэтносов перехватывает эстафету, и процесс этногенеза, готовый прерваться, продолжается. Этого не могло бы произойти при регламентированных брачных связях, потому что ребенка родители должны были бы взять с собой в пекло страстей человеческих, где он должен был бы разделить их обреченность. А ценой потери генеалогии он сохранял жизнь.

Разумеется, каждая регенерация этноса влечет сдвиг культурного развития, но в пределах данной системы, благодаря чему этнос продляет срок интенсивной творческой жизни, а не бескрылого существования. Однако этого достаточно, чтобы благословить сочетания инстинктов, ломающих рациональные нормативы поведения. Природа сильнее людских замыслов.

Что цементирует этносы?

Ответив на вопрос о природе динамики этнического становления, или этногенеза, мы подошли к не менее важной проблеме: в чем причина этнической устойчивости? Ведь многие этносы существуют в реликтовом состоянии при столь слабой пассионарности, что ее практически можно считать равной нулю. Таковы бушмены, австралийцы, пигмеи, низкорослые негроиды Декана, палеоазиаты и т. п. Еще больше примеров вполне полноценных этносов, существующих в форме современных малых наций, у которых пассионарность ослаблена настолько, что они лишь поддерживают свой образ жизни, изредка выделяя особи столь же пассионарные, какими были их предки. Как пример этого уровня пассионарности можно привести скандинавские страны или Нидерланды.

Созданная материальная база, опыт управления и прочие социально-технические факторы противостоят тенденции к упадку. Поскольку на протяжении своей жизни этнос функционирует в рамках какой-либо суперэтнической системы, происходит «энергетический» обмен с элементами суперсистемы. Это обуславливает колебание уровня пассионарности. Отсюда следует, что функционирование внешней системы связей этноса может привести как к ускорению развития, так и к спаду и даже гибели, если величина обмена превышает некоторое критическое значение, разное в принципе для разных моментов жизни этноса.

Теперь мы вправе поставить вопрос: а что именно цементирует разных людей, часто не похожих друг на друга, в целостность, называемую этнической? При иной системе отсчета — социальной — эту роль выполняют производственные отношения, обладающие способностью к спонтанному развитию. Но для этносов существует другая система отсчета, и историческая наука, исследующая события в их связи и последовательности, прекрасно описывающая возникновение и исчезновение социальных институтов, не в состоянии ответить на вопрос: почему афинянину был ближе его враг — спартанец, чем мирно торгующий с ним финикиец? Она отметит лишь, что афиняне и спартанцы были эллинами, т. е. единым, хотя и политически раздробленным этносом. А что такое этнос и чем связаны его члены? — история на этот вопрос не отвечает. Значит, надо обращаться к природе.

Мы уже знаем, где таится различие между этнической историей (проявление сил природы) и историей культуры, сотворенной руками и умами людей. Жизнь вспыхивает и завершается смертью, которая воспринимается как естественный конец процесса, даже желанный, особенно если она своевременна и безболезненна. Вот почему все процессы биосферы прерывны (дискретны); в непрерывном же развитии нет места ни для смерти, ни для рождения.

А в истории культуры все наоборот. Дворцы и храмы сооружают годами; ландшафты реконструируют веками; научные труды и поэмы сочиняют десятилетиями… и все в надежде на бессмертие. Надежда эта оправданна: созданиям человека дарована не смерть, а медленное разрушение и забвение. В созданном нет своей пассионарности, а есть только кристаллы ее, вложенные в косное вещество творцами формы, т. е. людьми, точнее, горением их чувств и страстей. Увы, эти кристаллы неспособны к развитию и преображению, ибо они выпали из конверсии биоценоза. Право на смерть — привилегия живого!

Вот именно поэтому культуры, созданные этносами и изучаемые археологами, переживают первых и вводят в заблуждение вторых, заставляя их отождествлять творение с творцом и искать аналогии между вещами и людьми. Это искушение тем более опасно, что по уходе пассионариев из популяции там остается много людей, еще больше вещей и некоторое количество идей. Так культура, как свет угасшей звезды, обманывает наблюдателя, принимающего видимое за существующее. Но переход от описания к объяснению феномена вынуждает применить иной аппарат исследования — гипотезу, т. е. предположение, не доказуемое, но соответствующее всем известным фактам и объясняющее их взаимосвязи. Здесь мы переходим в область естественных наук.

Часть седьмая

Мост между науками,

в коей сделана попытка