Черная камея - Энн Райс

"Я знаю, у вас болит голова, – произнес он мелодичным голосом, – но мы пока не можем дать вам что-то от боли, чтобы не смазать симптомы последствий травмы. Как только обработают ранки, мы отвезем вас на компьютерную томографию".

"Это не моих рук дело, – сказал я. – Я не сумасшедший. Вы не найдете никаких повреждений в височной доле моего мозга. Попомните мои слова. Сейчас я скверно себя чувствую, но я не безумен".

Он смерил меня внимательным долгим взглядом.

"Мне сказали, что вам восемнадцать. Это так?"

"Скоро будет девятнадцать, – ответил я. – Неужели есть разница – восемнадцать или восемнадцать с половиной?"

"Полагаю, что есть, – ответил он с улыбкой. – Мы сейчас не будем искать причину припадков. Мы посмотрим, нет ли кровотечения из ранки, вызывающей головную боль. Если вы заснете, придется вас разбудить. А сейчас я оставлю вас в покое. Увидимся после томографии".

"Вы ведь, кажется, нейрохирург? – спросил я, желая только одного: удержать его. – Так вот, я готов поклясться, что ничего не придумал и вовсе не хочу, чтобы вы ковырялись в моем мозге. Я бы предпочел бесноваться в палате, обитой войлоком, чем позволить такому случиться".

Тут подошли два санитара – по крайней мере, я решил, что они санитары – и собрались меня увести, но он жестом велел им подождать.

"Расскажите сами, что с вами произошло", – попросил доктор Уинн.

"Один незнакомец, тот самый, что незаконно вторгается в хижину на болоте, которая является нашей собственностью, – так вот, он забрался ко мне в спальню, несмотря на охрану в доме, вытащил меня из кровати, поволок в ванную, ударил там головой о стену и при этом сыпал проклятиями и угрозами".

Я замолчал. Я не хотел рассказывать ему о Гоблине. Какое-то внутреннее чутье подсказывало, что о нем следует умолчать. Но это же самое чутье не помешало мне молча позвать Гоблина, и тот совершенно неожиданно оказался в ногах моей каталки, по-прежнему сильный, не бестелесный, что было поразительно после такого приключения. С решительным видом он отрицательно качал головой.

"Повсюду лежало разбитое стекло, – сказал я, – осколки зеркала и душевой кабины. Кажется, я получил пару царапин, ничего серьезного".

"Как же тот человек выволок вас из постели?" – спросил доктор Уинн.

"За руки".

Доктор взглянул на мои руки. К этому времени синяки проявились еще сильнее. Он внимательно их осмотрел.

Тогда доктор Уинн попросил наклониться вперед, чтобы осмотреть мой затылок. Я повиновался, и его пальцы поразительно нежно ощупали огромную шишку. От этих прикосновений у меня по всему телу побежали приятные мурашки.

И снова Гоблин покачал головой, не позволяя мне рассказать о нас с ним доктору, потому что тот может причинить моему двойнику вред.

"Ну, теперь-то вы мне верите? – спросил я. – Убедились, что я не сам сделал это с собой?"

"О да, я абсолютно вам верю, – ответил он. – Ни одна из ваших ран не могла быть нанесена вами. Это очевидно по многим причинам. Но нам все равно придется сделать томографию".

У меня словно камень с души свалился.

Томография оказалась относительно простой процедурой, показавшей отсутствие опухоли мозга и кровотечения внутри черепа. Как только доктор Мэйфейр подтвердил эти результаты, меня отвезли на каталке в палату люкс, состоявшую из гостиной и двух спален. Одну спальню предоставили мне, а во второй разместилась тетушка Куин. За это время Жасмин успела съездить домой за тетушкиными вещами и вернуться, но вскоре ей снова предстояло уехать.

Я пообещал не трогать капельницу и вести себя смирно, но только если меня развяжут. Доктор Мэйфейр с легкостью согласился на эти условия.

"Надеюсь, охрану выставили?" – поинтересовался я.

Тетушка Куин поспешила уверить меня, что в коридоре дежурит полицейский офицер в форме, а в холле сидит Клем. Я заметил, что у тетушки Куин заплаканные глаза. Но еще больше меня расстроил тот факт, что она до сих пор была в своем неглиже с перьями. У нее даже не было времени переодеться. Меня охватили одновременно злость и страх.

"Знаешь, малыш, странная какая-то ситуация... – Тетушка присела у моей постели. (Гоблин в это время ретировался в угол.) – У нас две версии того, что случилось сегодня ночью, – и обе чудовищные".

"Поверь мне, есть только одно объяснение, – продолжал убеждать я. – Этот человек представляет реальную угрозу! – И тут я признался, что сжег книги незнакомца и это спровоцировало его на вторжение в мой дом. – Он какой-то чудак, готов поручиться. Стоит только взглянуть на его прическу и на прекрасно сшитый черный костюм. В то же время он силен как бык. И все же Гоблин его жутко испугал. Этот тип так и не понял, откуда на него сыплются удары, откуда летит стекло".

Я замолчал, вспомнив, что все это уже рассказывал ей в машине, по дороге в больницу. Причем не раз. Но почему она только сейчас прислушалась к моим словам – неужели сыграло роль утверждение доктора Уинна, что я не мог сам себе нанести эти раны? Тетушка была глубоко встревожена. Мне хотелось быть сильным ради нее, а не валяться тут на больничной койке, как какой-то слабак. Я взял в руки пульт управления и нажал несколько кнопок, чтобы принять сидячее положение в кровати.

Перед уходом ко мне заглянул доктор Уинн.

"Томография отличная, – повторил он. – В ближайшие несколько дней мы проведем еще ряд исследований. Все, что вам нужно, Квинн, это придерживаться постельного режима Утром я вас навещу".

"Доктор, я очень злоупотреблю вашим терпением, если задам один вопрос?" – спросил я.

"Вовсе нет, спрашивайте".

"Сюда к вам в исследовательское отделение приняли одну подающую надежды студентку, прошедшую доврачебную подготовку. Мы с ней дружили. Она погибла в дорожной катастрофе. Я подумал, что, быть может, вы ее знали".

Его спокойное лицо исказила гримаса боли.

"Вы говорите о Линелль Спрингер?"

Я кивнул.

"Так вы тот самый юноша, которого она учила, о котором столько рассказывала? – спросил он. – Ну конечно! Тарквиний Блэквуд – ее радость и гордость. Она любила вас как родного".

Я почувствовал комок в горле и чуть не разрыдался, ибо никак не ожидал услышать подобное.

"Это правда, что после аварии она ни на секунду не пришла в сознание? – спросил я. – Что так и не поняла, как сильно пострадала?"

"Правда, – ответил он как-то очень робко, с большим почтением. – Она пролежала здесь две недели. Приходили ее дочери. Проигрывали ей записи любимой музыки и стихов. Но она была где-то слишком далеко, а раны оказались чересчур серьезными. Мы сделали все, что могли, но она нас покинула".

Его слова доставили мне огромное облегчение. Мне показалось, будто какая-то ключевая глава моей жизни наконец дописана и теперь навсегда останется со мной в своей целостности, без единой недосказанной детали. А еще у меня возникла уверенность, что этот человек не станет мне лгать – никогда, ни по одному поводу.