Мир приключений 1971 - Александр Абрамов

“Насколько все-таки люди любопытнее животных, — подумал Голубев, вспомнив о Капоте. — А может быть, все дело не в том, человек ты или животное, а в том, сколько тебе лет? Филозоф!” — обругал он мысленно себя и сказал:

— Милые дети (мальчики прыснули, толкнув друг друга в бока), не имеете ли вы чести знать гражданку Серикову Прасковью Дмитриевну?

— Прасковью Дмитриевну? — переспросил старший. — Да она сейчас у нас. Вон, в третьем доме. Показать?

— Нун гут, загте дер бауэр. Данке шён, киндер. Глаза младшего, казалось, заняли уже с пол-лица, в открытом рту не хватало нескольких зубов.

— Это на каком языке вы сказали? — спросил старший.

— На прекрасном немецком языке. Все сказал, что знаю. Про крестьянина вам рассказал.

— Про какого крестьянина?

— Увы, милые дети, не знаю. В жизни есть много жгучих тайн.

Мальчики с секунду молчали, словно не зная, как реагировать на слова странного человека, а потом вдруг одновременно, как по команде, рассмеялись.

— А Мишка по-английски стихи знает, — сказал младший, чувствуя, очевидно, потребность утвердить перед незнакомцем свое достоинство.

— Нун гут, пойдемте к Прасковье Дмитриевне.

Когда они подошли к коттеджу, он увидел Серикову. В телогрейке, в кирзовых сапогах, она вынесла таз с горкой серо-белой золы, отошла на несколько шагов в сторону и одним движением опорожнила его.

— Здравствуйте, Прасковья Дмитриевна, — улыбнулся Голубев. — Не узнаете меня? Ваш лыжный квартирант.

— Здравствуйте. Почему не узнать? Узнала.

— Зашел к вам, а Капот говорит: “Она на работе”.

Женщина улыбнулась:

— Веселый ты человек, я посмотрю.

— Стараюсь, — скромно ответил Голубев.

— А он с нами по-немецки разговаривал, — хвастливо вставил младший и горделиво посмотрел на Прасковью Дмитриевну. — Мишк, как он сказал?

— Чего-то гут…

— Прекрасно, дети, прекрасно. Необыкновенные лингвистические способности. Скажите маме.

— Мамы нет, мама на работе, и папа, а мы с бабушкой, — сказал старший.

— Ну, тогда бабушке, — великодушно согласился Голубев. — Так как насчет комнаты, Прасковья Дмитриевна?

— Даже и не знаю, чего вам сказать… — Женщина еще раз встряхнула тазом, ссыпая остатки золы. — Боюсь, много вас будет приезжать…

— Ну как же много, человека три от силы, на субботу и воскресенье, да и то не каждый раз. Разве вам деньги лишние помешают?

“Переводи, переводи разговор ближе к делу, — сказал он себе, сдерживая нервную дрожь, — сколько можно…”

— Да ить кому они помешают? — нерешительно сказала женщина. — Зятя спросить, что ли… Забыла совсем. Приезжал он на днях, теперь еще когда заявится…

Голубев почувствовал, как у него забилось сердце. Неужели догадка, возникшая у него, верна? Неужели повезет? Только не торопиться, чтобы разговор получился естественным. Один неверный шаг, вызовешь подозрение — и все пропало. Не торопиться.

— А вам, наверное, здесь удобно: через дорогу — и дома. Не то что в Москве: полтора часа из дома на работу, столько же обратно.

— Это-то да, — оживилась Прасковья Дмитриевна, довольная, очевидно, тем, что можно было оттянуть решение. И хотелось ей сдать комнату, и деньги будут, и веселей с людьми, и все боялась продешевить, а заломить большую цену как-то было совестно. — Это-то да. Для здоровья воздух здесь необыкновенный… — На всякий случай с врожденной крестьянской хитростью она набивала цену здешним прелестям. — Вот видишь, ребятишек здесь этих всю зиму держать хотят. Кашляет старший, аллергия у него какая-то, а здесь помогает…

— А как ваше здоровье, Прасковья Дмитриевна? Не беспокоит?

— И не говори. — Прасковья Дмитриевна оживилась и даже облизнулась, смакуя предстоящий интересный разговор. — Ходила опять в поликлинику, анализы делала. И РОЭ, слышь, высокое — двенадцать…

— Не такое уж и высокое. У моей матушки почти всегда около двадцати было…

— Тоже скажешь — невысокое! Норма-то какая, знаешь? — обиделась женщина. — Шесть! А ты — невысокое!

— Да нет, — испугался Голубев, — я же вижу, что здоровье у вас… И прошлый раз вы говорили, что без снотворного заснуть не можете.

— Вот ты говоришь — снотворное, а оно у меня, понимаешь, куда-то пропало. Нету. Весь запас.

— Куда ж вы свои порошки задевали? — с трудом сдерживая нервную дрожь и нарочито небрежно, словно лишь для того, чтобы поддержать беседу, спросил Голубев.

На лице женщины появилось недоумевающее выражение. Она пожала плечами.

— Сама ума не приложу. Цельная коробка была, из-под конфет. И люминал, и нембутал, и бромурал, само собой, бар-бамил… Гляжу, а коробка пустая, как корова языком слизнула.

— Найдутся. Куда они могли деться? В доме ведь никого нет.

— Откуда найдутся? — почему-то обиделась женщина. — Всё перерыла.

— Ну, может быть, кто-нибудь взял.

— И некому. Кроме зятя-то, за неделю никого не было. Приехал на час, покопался в сарае с мотоциклом — и обратно… Куда ж вы?

— Я еще приеду, — быстро сказал Голубев. — До свидания.

— Ладно, приезжай с лыжами, потом цену скажу…

Но Голубев уже не слышал. Он быстро шагал к станции, не обращая внимания на слякоть под ногами и мокрый снег. Значит, догадка была верна. Вот обрадуется Шубин! Виду ведь не подаст, не похвалит. Подмигнет только.

Мысль об этом была ему приятна. И если кто-нибудь увидел бы его в этот момент на быстро темнеющей дачной улице Шереметьева, то наверняка обратил бы внимание на счастливую улыбку, с которой он шагал к станции.

Послышался гул реактивных моторов, где-то совсем низко, прямо за тучами, и Голубев почему-то проникся теплым чувством к пилоту и штурману, которым ох как нелегко сажать тяжелый самолет в такую погоду.

Впереди показались огни станции, и Голубев прибавил шаг.

?

Голубев ворвался в кабинет, когда Шубин доставал пальто из шкафа.

— Ты где был? — спросил майор. — Я тебя по всей Москве ищу.

“Потянуть или сказать прямо? — подумал Голубев. — Нет, придется сказать сразу, а то лопну от нетерпения”.

— Тебя, случайно, не интересует, где Ворскунов взял снотворное?

— Ворскунов? В этом еще нужно убедиться…

Шубин чувствовал, что Голубев что-то знает, что сообщит сейчас что-то важное, и с трудом сохранял невозмутимый вид.

“Ах так, — улыбнулся про себя Голубев, — ты, голубчик, сохраняешь спокойствие! Майор, видите ли, был, как всегда, невозмутим. Посмотрим, как ты сейчас возмутишься…”

— Я поехал в Шереметьево. С Савеловского вокзала. Сел в третий с конца вагон…