Герой должен быть один - Генри Олди

Разгневанный Эргин двинулся походом на Фивы. Геракл, встав во главе войска, убил Эргина и заставил минийцев платить дань в двойном размере. Случилось так, что в этой войне погиб Амфитрион, отважно сражавшийся рядом с Гераклом. Геракл же получил от царя Фив Креонта в награду за доблесть его дочь Мегару, которая родила герою троих сыновей. Младшую дочь Креонт отдал за Ификла, у которого уже в то время был сын Иолай от Автомедузы, дочери Алкатоя.

После сражения с минийцами случилось так, что Геракл был ввергнут ревнивой Герой в безумие и кинул в огонь собственных детей, которых родила ему Мегара, вместе с двумя сыновьями Ификла. Осудив себя за это на изгнание, он был очищен от скверны Теспием. После этого он прибыл в Дельфы и стал спрашивать у бога, где ему поселиться. Пифия тогда впервые назвала Геракла его именем (раньше он назывался Алкидом) велев ему поселиться в Тиринфе и служить в течении десяти лет[43] микенскому царю Эврисфею, совершив десять подвигов, после которых он станет бессмертным.

Но говорят также, что покинув Фивы после сожжения детей, Геракл отправился в поход с аргонавтами и был оставлен ими в Мизии, потому что должен был великий сын Зевса вернуться в Тиринф и совершить предписанные ему подвиги; морской же бог Главк сообщил аргонавтам об этом, а Гермес сопровождал Геракла на службу к Эврисфею…»

Вот что осталось от двадцати трех лет жизни Геракла спустя всего тысячу лет; а то, что останется через три с половиной тысячелетия, будет достойно лишь служить погремушкой в руках великовозрастных детей!

О мудрые рапсоды!

Ничтоже сумняшеся, они будут повторять друг за другом, как Геракл загнал неуязвимого Немейского льва в пещеру с двумя выходами, один из которых завалил камнями, после чего вошел во второй и удушил чудовище – и никто не задумается, почему лев не покинул логово через запасной выход, пока герой таскал камни к первому?!

Тряся седыми бородами, они расскажут, как герой бил в медные тимпаны, пугая медноклювых и стрелоперых птиц из Стимфала, расстреливая стаю из лука – и почему-то никого не озаботит, можно ли стрелять из лука, одновременно стуча в тимпаны?!

Сверкая лысинами, они сообщат про участие Иолая Ификлида в убийстве Лернейской Гидры – забывая упомянуть, что Иолаю тогда не было и десяти лет, и не удивляясь, как Ификл Амфитриад отпустил малолетнего сына на смертельно опасное дело вместе с припадочным лядюшкой, да еще после того, что Алкид натворил в Фивах!

Сказка – ложь?..

И даже мудрейший из рапсодов, великий слепец Гомер от имени Одиссея скажет про темное царство мертвых:

– Видел я там, наконец, и Гераклову силу, один лишьПризрак воздушный; а сам он с богами на светлом ОлимпеСладость блаженства вкушал близ супруги Гебеи цветущей,Дочери Зевса от златообутой владычицы Геры…

Только не станет объяснять Гомер, с чего бы это Гераклу одновременно присутствовать среди теней в Аиде и среди богов на Олимпе; и с чего бы это так расщедрилась злокозненная Гера, что любимую дочь отдала тому, кого преследовала всю его жизнь?!

Впрочем, тень Геракла ответит гостю по имени Одиссей, что значит «Тот, кто злит богов»:

– О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,Иль и тобой, злополучный, судьба непреклонно играетТак же, как мной под лучами всезрящего солнца играла?

Слеп был Гомер; дважды слепцами будут преемники Гомера.

Ну что ж, кого боги хотят покарать… а пока что Геракл едет в Микены.

Ификл Амфитриад, Алкид, последний сын Зевса и малолетний Иолай Ификлид едут в Микены.

Дадим им спокойно доехать.

Ведь впереди у Геракла двенадцать лет подвигов, хотя сам он полагает, что только десять.

И еще примерно столько же лет земной жизни после подвигов, о чем тоже не любят подробно вспоминать мудрые рапсоды всех времен.

Но… не будем бежать впереди колесницы.

Иначе нам придется задуматься и о том, что еще при жизни братьев-Амфитриадов некий избранный народ из Палестины (где вот уже сто лет существуют ахейские колонии) окончательно уверует в Единого, не зная, что ровно шесть веков прошло после низвержения Павших на Гею-Землю; спустя еще шесть столетий родится царевич Сиддхартха Гаутама, которого позднее назовут Буддой; через шесть сотен лет после рождения Будды распнут на кресте Иисуса из Назарета – и снова минет шесть веков, пока неистовый Магомет не возгласит: «Нет Бога, кроме Аллаха!..»

Нет.

Не будем бежать впереди колесницы.

Всему свое время.

Пусть Геракл доберется до Микен.

Пусть.

КНИГА ВТОРАЯ

ЖРЕЦЫ

…Но как объяснить кровавость, жестокость и трагизм мифов у такого жизнерадостного народа, как древние эллины? Как ни переделывались позднее мифы поклонниками Олимпийского пантеона – кровавые ужасы их сюжета были уже канонизированы.

ПАРОД

Раскаленный добела Гелиос медленно полз по блеклому небосводу на запад.

– Совсем сдурел старик, – высокий статный воин покосился на солнце и принялся нехотя стаскивать с головы глухой шлем с пышным султаном и узкими прорезями для глаз.

Потом воин отбросил со лба седую прядь – единственную в черной, как смоль, шевелюре – и уселся на порог полуразвалившейся хибары близ северо-восточной окраины семивратных Фив.

Пристроив шлем рядом, он огладил султан рукой, словно это было живое существо, и вновь глянул вверх.

Слепящий бич наискось хлестнул его по лицу, заставив зажмуриться.

– Вот я тебя! – воин погрозил солнцу кулаком.

Как ни странно, угроза возымела действие. Вокруг дряхлого строения стало ощутимо прохладнее.

– Так-то лучше, – с удовлетворением буркнул воин, даже не соизволив удивиться столь странному капризу погоды – кстати, никак не отразившемуся на близлежащих Фивах.

В следующее мгновение воздух в пяти шагах от дома затуманился, сплетая в дрожащее марево стеклянистые нити-паутинки; и усталый осунувшийся юноша выступил из проема открывшегося Дромоса.

– Радуйся, Гермий, – ясно и чисто прозвучал голос воина.

Юноша вздрогнул и с нескрываемым изумлением уставился на говорившего.

– Ну… радуйся, Арей, – наконец выдавил Гермий.

Арей резко встал и подошел к Лукавому. Дромос еще не захлопнулся, и бог войны плечом раздвинул вязкие волокна, вглядываясь в картину, открывавшуюся на другом конце.

…Сожженные дотла Флегрейские[44] поля, ровная, как стол, аспидно-угольная равнина; да это и был уголь, местами тлеющий или дымящийся, над которым собиралось в складки низко нависшее покрывало ночного неба с редкими, болезненно покрасневшими глазами звездных титанов.