Емельян Пугачев (Книга 3) - Вячеслав Шишков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Послужим, отец наш! Будь в надеже! – радостно откликнулся народ.
– А где же воевода ваш и достальное начальство? – спросил Пугачёв.
– А воевода Всеволожский сбежал, твое величество.
Пугачёв переглянулся с Чумаковым, насупил брови.
Он согласился отобедать в самом лучшем по городу доме купца Андрея Кознова. Для пущего парада Емельян Иваныч приказал ратману купцу Мамину ехать впереди верхом. Толстобрюхий купец едва взгромоздился на коня, он сроду так не езживал: сидел в седле потешно: рыжая, как пламень, борода его дрожала, левая штанина вылезала из сапога, шляпа сползла на затылок, купец в страхе бормотал:
– Ой, упаду, ой, светы мои, брякнусь! – красное лицо его покрылось испариной.
Глядя на него, Пугачёв улыбался. А осмелевший народ, поспевая вприпрыжку за процессией, смеясь, кричал:
– Падай, падай скорее, Иван Павлыч, пакедова мягко!..
Однако купец при въезде в город успел-таки оправиться: распустив по груди пламенную бородищу и помахивая нагайкой, он уже покрикивал:
– Шапки долой перед государем! Шапки долой!
Но и так все были без шапок. «А бургомистр, купец Елизаров, ускоря прежде всех, – как впоследствии отметил местный летописец, – дожидался у ворот встретить злодея».
Пугачёв пригласил за стол из своих ближних только двенадцать человек.
Пищу разносили не слуги, а сами купцы с шутками и прибуатками. Бургомистр, судьи, офицеры угощали гостей. Пили за здоровье Петра Третьего, государыни Устиньи Петровны и наследника-цесаревича. Пугачёв был доволен. Он снял кафтан со звездой и остался в одной шелковой рубахе. Он заметно похудел, за собой не следил, щеки не подбривал, на висках белела седина. После сытного обеда его вдруг потянуло на пищу острую. Он велел покрошить в блюдо чесноку и луку да хорошенько протолочь, подлить конопляного масла и покрепче посолить. Ел, облизываясь и от удовольствия покрякивая. Блаженно жмурился, говорил:
– Это кушанье турецкое. К нему приобык я, как жил в укрытии у дружка моего – турецкого султана. Ась? Ну, вот, господа купцы, теперь вы да и все городские жители моими казаками называетесь. Ни подушных денег, ни рекрут с вас брать не стану. А соль я приказал раздать безденежно по три фунта на человека. А впредь торгуй солью кто хошь, запрету от моего царского имени не будет, и промышляй всякий про себя.
В это время в городе и на базаре было шумно, разгульно, весело.
Пугачёвцы выпустили из тюрьмы всех колодников, растворили питейные дома, трактиры, соляные амбары, разрешив народу пить вино и брать соль безденежно. Однако они выставили от себя надсмотрщиков, чтоб соль бралась по справедливости и вином чтоб не упивались до потери сознания.
Тем не менее многие перепились. Бродили по улицам, орали песни, ругались. Чахоточный высокий сапожник в кожаном фартуке, с ремешком на голове, совался носом по дороге, потрясал кулаком, хохотал и пьяно выкрикивал:
– Эй, народы! Дома кашу не вари, все до городу ходи! Ха-ха-ха…
Грабь богатеев!
Кое-где действительно уже зачинались драки, грабежи. Купеческие дома и ворота на запоре. Грабители перелезали заплоты, вваливались во дворы, вступали в бой с цепными, спущенными на волю собаками, приказчиками, купеческими сыновьями. Были увечья, кровь. На соборной площади толпа разбивала торговый, с красным товаром, лабаз. Пугачёвцы отогнали толпу нагайками. В одном месте священник кладбищенской церкви вышел с крестом в руках увещевать буянов, но толпа надавала ему по шее, поп едва убежал.
По улице Пугачёвцы волокли вешать усача-целовальника, однако толпа вступилась за него:
– Кормильцы, радетели! Не трог Моисея Лукича… Он человек бесхитростный, добрецкий. В долг бедноте дает…
Целовальника отпустили. От неожиданной помощи у него градом полились слезы. Толпа вдруг посунулась к проезжавшей тройке:
– Стой!
В тарантасе сидели, связанные, бледные, трое: пожилой мужчина со злыми глазами, женщина, должно быть, жена его, и сын, паренек лет тринадцати. Рядом с ямщиком и в тарантасе – четверо дюжих крестьян с топорами. Они соскочили на дорогу, зашумели:
– Получайте! Их, гадов, бар-то этих, человек двадцать ночью сбежало из города-то… А пымали одного. Это помещики Арбузиковы, самые лиходеи!
Сам-то из полицейских крючков выслужился, нахапал взяткой, хабару с живого-мертвого драл…
– Вешать!.. – заорала толпа. – Ведь к воротам…
– Братцы! Огонька бы по городу пустить!.. – кто-то выкрикнул.
Но крикуна-поджигателя живо нашли и пригрозили ему петлей.
Прислушиваясь к доносившемуся буйному шуму, Пугачёв сказал:
– Полковник Чумаков! Пойди, уйми народ…
– Да уж теперичь не унять, батюшка твое величество, – ответил Чумаков. – Пущай погуляют…
– Ну, ин ладно… Только чтоб купцов моих не забижали. А пикеты расставлены?
– Расставлены, батюшка, – почтительно сказал Чумаков. – Чичас оттудов сержант Мишкин да два есаула… Доклад чинили мне. Наши в городе пушки да порох с ядрами забирают да медные деньги на возы грузят…
– Добро, – сказал Пугачёв и вдруг, обратясь к сидевшим против него офицерам, поразил их такими словами:
– А ведомо ли вам, господа офицеры, что вожу я с собой в походах знамя голштинское? Ась? Ведь у меня было в Ранбове, где я пребывание имел, трехтысячное войско голштинцев и пешие и конные полки. Ну, так у них свои были знамена. – Обо всем этом Пугачёву удалось своевременно выведать у полковника Падурова и передавшегося ему под Оренбургом офицера Горбатова. Поэтому рассказ он вел уверенно. – А как жена моя, прелюбодейная Катерина, сговорившись с великими вельможами да с жеребцами Орловыми, лишила меня престола, все оные знамена были Сенатом схоронены в кованый сундук до моего возвращения на престол. А сын мой, наследник Павел Петрович, как пришел в возраст, так отца-то своего пожалел. Пожалел, детушки, дай бог ему здоровья! – Пугачёв перекрестился.
– И с доверенным человеком прислал мне тайно одно знамя при грамоте, писанной золотыми литерами. Давилин! Покажи господам офицерам знамя мое.
Дежурный Давилин принес из угла комнаты древко со свернутым знаменем, снял кожаный чехол и распустил голубое полотнище с вышитым серебряным вензелем «П III» и крупным черноперым орлом.
Пугачёв поднялся, и все три офицера, обуреваемые крайним любопытством, вскочили.
Секунд-майор Герасимов сначала побледнел, как полотно, затем вдруг налился кровью, и в глазах его потемнело. Он подумал, что теряет рассудок.
Пред ним было доподлинное императорское знамя, принадлежавшее голштинскому в Ораниенбауме воинскому отряду.
– Ну, господин майор, что скажешь?
– Ваше величество, – весь внутренне содрогаясь, ответил Герасимов, – когда я кончил шляхетский в Петербурге корпус, мне посчастливилось быть в Ораниенбауме… А вы в то время…
– Стой, майор Герасимов! Будь моим полковником…
– Низко кланяюсь вашему величеству… Не заслужил… Благодарю… государь, – заволновался, нервно замигал полнощекий, в годах, Герасимов.
– Гей, атаманы! Да и вы, люди торговые! Прислушайтесь, что полковник Герасимов толкует.
Шум и разговоры тотчас смолкли. Взоры всех направились в сторону государя. Он сел, откинул свисшие на глаза волосы, огладил бороду, кивнул офицеру. Тот, сметив, что от него требуется, громко повторил сказанное и продолжал:
– В то время, помню, вы изволили чинить смотр своим голштинским войскам. Вы тогда были молодой, без бороды. А общие черты вашего лица сохранились теми же и поныне…
– Ась? Сохранилось лицо-то мое? – радостно подбоченился Пугачёв и, приосанившись, поглядывал орлом то на Герасимова, то на атаманов с купечеством. – Слышали, господа казаки? Говори, полковник.
– И вот, как сейчас вижу перед своими глазами это голубое знамя… как сейчас… Без всякого сумления, это оно и есть.
– Как есть оно! А я, стало быть, не кто иной, как природный император Петр Федорыч Третий… Пускай-ка Михельсон с Муфелем понюхают знамя-то, чем пахнет, да носами покрутят… Ах, злодеи, ах, изменники! Ну, погоди ж!
Пугачёв уехал из Пензы под вечер, забрав с собою 6 пушек, 590 ядер, 54 пуда свинца, 16 пудов пороху, много ружей и сабель. А медных денег было взято 13233 рубля 63 3/4 копейки, ими нагрузили 40 подвод. Пугачёв распорядился три бочонка с деньгами подарить протопопу, два бочонка – штатным солдатам, шесть бочонков – инвалидной команде, а часть денег была разбросана народу. Емельян Иваныч направился к городу Петровску, в сторону Саратова, и, отъехав от Пензы всего верст семь, остановился лагерем.
На другой день с утра по улицам города было расклеено объявление:
«Сего августа 3 числа, по именному его императорского величества указу, г. секунд-майор Гаврило Герасимов награжден рангом полковника и поручено ему содержать город Пензу под своим ведением и почитаться главным командиром. Да для наилучшего исправления и порядка определен быть в товарищах купец Андрей Яковлевич Кознов. И во исполнение оного высочайшего указа велено об оном в городе Пензе опубликовать, чего ради сим и публикуется.
