Книга странствий - Игорь Губерман

Сразу после лекции Эфраим с двумя друзьями вышли в сад возле гимназии, написали на тетрадном листке клятву следовать за Жаботинским всю жизнь, скрепили эту клятву кровью, сделав на руке надрез, после чего вложили свой листок в бутылку, которую тут же закопали. Вам это не напоминает, читатель, клятву Герцена и Огарёва на Воробьёвых горах в Москве? Тем тоже было по тринадцать лет.

Вскоре Эфраим становится рядовым подпольной еврейской армии - я не берусь описывать внутренние разногласия в ней, ибо вижу сегодняшнее кипение страстей в любых еврейских дискуссиях, и ёжусь, представляя себе, что творилось тогда. Это описано во многих книгах о самых разных временах, еврейская идеологическая нетерпимость всюду и всегда кипела одинаково. А Эфраим был ещё настолько молод, что его наверняка кидало из крайности в крайность. Но судьба уже наметила его и сдерживала от любого лишнего шага. Я об этом как-то слышал от него в виде простой и чуть мистической истории. Девятого ава двадцать девятого года он стоял в цепи охраны евреев, молившихся у Стены Плача в память о разрушении Храма. Было поздно и темно. Сверху над Стеной был виден человек в арабском одеянии, молча наблюдавший за евреями внизу. Давай-ка я его сниму, предложил Эфраим, вытаскивая револьвер. Не надо, шум поднимется, остановил его приятель. И Эфраим - это не в характере его - послушался. Они узнали утром по случайности, что наверху всю ночь стоял, свои тяжёлые прожёвывая думы, сам Верховный муфтий мусульманского Иерусалима, злейший враг евреев (тот, который так приветствовал позднее всё, что делал Гитлер). Чуть повернулась бы история с его убийством? Не исключено. Только Эфраиму не назначено было стать исполнителем - тогда же утром выяснилось, что патроны им в ту ночь случайно выдали отсыревшие.

Я так спокойно и уверенно пишу о некой предначертанности этой жизни, потому что знаю и другие мелкие побочности его деяний. Вот ещё один пример. Когда "Нора" уже готовилась к отплытию, на пристань привезли свежеукраденную у англичан радиоаппаратуру. Чтобы "Нора" могла сообщать во время рейса, всё ли в порядке (всюду шныряли английские эсминцы), и чтобы за дни её пути не сошли с ума от волнения те, кто её ждали. А о том, каков он был, накал этого волнения, свидетельствует некий мелкий факт: узнав о прибытии "Норы", Бен-Гурион заплакал, и признались в этой слабости ещё несколько посвященных. Так вот в тот день и час эту маленькую краденую радиостанцию уже собрались грузить, когда на пристани показался итальянский патруль. Кидайте её в воду, холодно распорядился Эфраим. И радиостанцию мгновенно утопили. Если бы её поставили, то "Нора" просто не дошла бы (я напоминаю, что речь шла об оружии, которое спасло Иерусалим) - это выяснилось позже. Оказалось, что морская пограничная охрана быстро навела справки о плывущем судёнышке: его хозяином числился по-прежнему негоциант, владевший "Норой" уже много лет (Эфраим упросил его при покупке не снимать своё имя с судовых документов), и решили судно зря не останавливать (это чревато при необоснованности задержки возмещением убытков). Если бы с этой жалкой торговой посудины был перехвачен хоть один радиосигнал - затея провалилась бы немедленно: "Норе" по её чину просто не полагалось радио.

Однако же вернемся к его молодости. Отец настаивал на продолжении образования, Эфраим уезжает в Бельгию и заканчивает университет в Льеже. Экономика, финансы, бизнес - что весьма скоро это пригодится для великого обилия подпольных операций, Эфраим пока не знает. Он по-прежнему предан Жаботинскому, часто видится с ним (слово "дружба" он из почтения к этому имени не употребил ни разу), а с середины тридцатых начинает заниматься воплощением идей учителя: переселением евреев в Палестину. В Греции приобретались чахлые рыбацкие судёнышки, покупались (и изготовлялись фальшивые) транзитные визы, и под самым носом англичан евреи Польши и Литвы переправлялись через море. Несколько лет жизни отдал Эфраим этому святому делу. Ему обязаны своим приездом около четырнадцати тысяч человек. А что они ещё ушли от верной смерти, все они узнали позже. Высаживали их в Нетании - это был район Эфраима, только один раз по его идее пароходик подошёл прямо к пляжу в Тель-Авиве, и среди бела дня беженцы мгновенно растворились в городе. Тут - мелкая деталь. Эфраим подружился с англичанином - офицером береговой охраны, и тот исправно сообщал ему о ситуации - когда можно и когда нельзя высаживать людей. И я, естественно, спросил:

- Вы ему много платили?

- Никогда и ничего, - ответил мне Эфраим, - мы дружили.

- А он знал, чем вы занимаетесь? - настаивал я.

- Конечно, - подтвердил Эфраим, - только он так к нам хорошо относился, что поверил в праведность наших затей.

Эфраим любит говорить (я слышал сам неоднократно), что не верит в человеческие добрые черты, а верит в мотивы и интересы, которые побуждают человека (и народы) поступать именно так, а не иначе. В этом изрядно циничном (ибо очень достоверном) убеждении есть один только логический прокол, который интересно высветляет личное мировоззрение Эфраима: и дружбу он уверенно считает одним из важных интересов и мотивов человека.

Раскололись взгляды сионистов, и Жаботинский создал новую организацию (Ильин был делегатом на её первом конгрессе), после раскололись мнения руководителей еврейского подполья. Трещина раскола шла по разногласию: считать врагами немцев или англичан. Эфраим понимал, что ничего страшней фашизма быть не может, и поехал поступать на курсы офицеров английской армии. Автомобильная авария надолго уложила его в постель со множеством переломов. Судьба жестоко не спускала с него глаз. А из еврейского подполья он вышел ещё раньше - душа его не вьшесла обоюдной яростной вражды вчерашних друзей.

И началась история другая (до поры): Эфраим Ильин занялся бизнесом и вознамерился разбогатеть. И хорошо бы быстро, думал он, опасливо ощущая в себе явное биение авантюрной жилки. Он присматривался к миру торговли и предпринимательства, он листал журналы и газеты, связанные с бизнесом, расспрашивал бесчисленных друзей. В Египте после войны скопились невероятные запасы хлопка, прочитал он однажды. А в Италии, чтобы создать рабочие места, было построено при Муссолини множество текстильных предприятий, ныне задыхающихся без сырья. Это он прочитал уже в другом месте (или от кого-то услыхал). А денег для реализации мгновенно вспыхнувшей идеи - не было достаточно у бизнесмена Ильина (двадцать тысяч у него было - что это за деньги?), но и этой малостью следовало рискнуть. О самой операции Эфраим говорит так снисходительно, что тают в воздухе вопросы о попутных трудностях: я нанял корабли и перевёз хлопок из Египта в Италию. Идея пришла ему в голову в декабре сорок пятого, а в мае сорок шестого у него был миллион фунтов стерлингов (что в долларах, хочу напомнить - много больше).