Путешествие на Запад. Том 3 - У Чэн-энь

– Ну и хорош, нечего сказать, – шутливо воскликнул гун, – ты ведь сам начал слагать стих, почему же отказываешься закончить его? У тебя нет никаких оснований скупиться на свои рифмы, они дороги нам, как жемчужины…

И пришлось Танскому монаху завершить начатое им стихотворение следующими двумя строчками:

Чай поспевает, тихо на ложе я полулежу,Взором за легкою птицей, слухом за ветром слежу.Сами приходят стихи – лишь стоит уста разомкнуть…Чувством сладчайшим весны моя преисполнена грудь.

– Какая великолепная строфа! – воскликнул гун восемнадцатый. – До чего хорошо звучит: «Чувством сладчайшим весны моя преисполнена грудь».

– Цзин-цзе! – обратился Гун Чжи-гун к правителю горного хребта, – ты прекрасно разбираешься в поэзии, потому и смакуешь последнюю строку. А почему бы тебе самому не начать следующее стихотворение?

Правитель горного хребта гун восемнадцатый был в ударе и не заставил себя упрашивать. Он сам предложил разыграть стихотворную игру:

– Я начну первую строку с последнего слова предыдущего стиха, а вы по очереди слагайте последующие строки таким же образом.

С этими словами он начал:

Грудь моя дышит привольно, а сам я зелен и щедр,Не страшен мне зной палящий, не страшен и зимний ветр.– Ну что ж, – сказал Лин Кун-цзы, – я продолжу с последнего слова твоего двустишия:Ветры утихли, но пляшет тень моих легких ветвей,Любуется путник красою неугасимой моей.Вслед за Лин Кун-цзы выступил Фу Юнь-соу:Моей седине достойной, стройному стану к тому жМожет завидовать каждый в преклонном возрасте муж.Последним выступил Гун Чжи-гун:Муж, здесь стоящий пред вами, собою поддержит трон,Также и дом укрепит он со всех четырех сторон,И рукоятью секиры также окажется он.

Танский монах слушал, беспрестанно восторгался, а под конец сказал:

– Какие блестящие стихи! Они сверкают, словно снег под яркими лучами весеннего солнца! Их утонченность возносится за облака. Вдохновленный вашими стихами, я осмелюсь предложить еще одно двустишие для начала, хоть и не обладаю никаким талантом.

Гун Чжи-гун перебил его:

– О премудрый монах! Ты такой добродетельный муж, так много положил трудов на воспитание в себе высоких качеств. Тебе не подобает играть с нами в эту игру. Прошу тебя, сложи нам лучше целое стихотворение. Может, кто-нибудь из нас в ответ тоже сложит стихи, созвучные твоим!

Танскому монаху пришлось согласиться. С улыбкой он прочел следующие стихи:

Дорога на Запад должна меня увести,Книги священные там я смогу обрести,Чтобы благое ученье дальше по свету нести.Счастье великое встретил я в трудном Пути,Видя, как дар ваш до неба сумел возрасти,Благоуханнейшим древом сумел расцвести.Быть вам в почете, друзья, и в великой честиНыне и вечно, и всюду, во всех десятиСвета частях, коль сумеет зло отвести,Сетью его не дадите себя оплести,Благо и Истину будете в сердце блюсти,Дабы в обитель блаженства свой дух вознести!

Четверо старцев выслушали это стихотворение с нескрываемым восторгом. Гун восемнадцатый воскликнул:

– Хоть я и стар и глуп и с моей стороны было бы дерзостью слагать стихи после вас, я все же попытаюсь:

Высокомерен я и горд, зовут меня Цзин-цзе,Сам славный Чунь и дивный Цзы уступят мне в красе,И по сравнению со мной юнцы – деревья все.В ущельях горных на сто чжан ложится тень моя,Она струится, как ручей, и вьется, как змея,Питает мощь моих корней бессмертная земля.Дружу я с небом и с землей. Сегодня, как и встарь,Пошлет мне солнце жаркий луч, луна зажжет фонарь,Как прежде, светел и пахуч смолы моей янтарьМеня печалью не гнетет веков прошедших ряд,И дождь люблю я, и росу, и непогоде рад,Мне ветер мил, он мне всегда, в любой невзгоде – брат.Но красоты не сохранить, когда начнешь стареть:Когда угаснет блеск листвы, коры угаснет медь,Кто скажет надо мной «увы» – на это мне ответь.

– Начало у этого стиха очень бодрое и мужественное, – сказал Гун Чжи-гун, – каждая строка связана с другой, но в последних двух строках ты чересчур себя принизил. А в общем недурно, очень даже недурно! Я тоже хочу попробовать сложить стих под стать твоему, хоть и стар и несмышлен.

С этими словами он начал:

Тебя я выслушал – теперь внемли моим речамЯвляю я прекрасный вид внимательным очам,Когда свет лунный серебрит мой купол по ночам…Когда, бессонный, в тишине несу я свой дозор,Средь преисполненных красы величественных гор,Когда алмазами росы блистает мой убор,Благоухание мое разносится вокруг,Бесшумно пашет облака великий звездный плуг,И на меня издалека глядит луна – мой друг.Сам царь пернатых свой полет стремит под сень мою,Я каллиграфам четырем всегда приют даю,Я охраняю дивный храм – ему стихи поюПод эту песнь священный храм благие видит сны,Я этой песней славлю всех, что в мир сей рождены,И пору радостных утех – пришествие весны.

Лин Кун-цзы рассмеялся и стал расхваливать его:

– Хороши стихи! Очень хороши! – молвил он. – Вот уж, действительно, как говорится: «Они сверкают так же ярко, как луна в небе». Где уж мне, старому, сочинить такие стихи? Но все же неловко пропускать свой черед. Дай-ка и я попробую сочинить что-нибудь.

– И он прочел:

Пригоден мой могучий ствол для балок и стропил,Где человек своим трудом под песню звонких пилВозводит новый прочный дом – там дорог я и мил.Опора государя – Друг, не лицемер, не льстец,Опора дома – из стволов положенный венец.Как друг вхожу под каждый кров, как к сыновьям – отец.Дыханье уст моих бодрит и освежает грудьТого, кто в жаркий летний день, оставив трудный путь,Войдет в мою густую тень от зноя отдохнуть.Существованию моему положен долгий срок,В подземном царстве мощь корней моих берет исток,Уходит в небо ширь ветвей, настолько я высок.Я красотою не кичусь, мой гордый вид суров,И потому не нахожусь средь редкостных цветов,Среди изнеженных дерев причесанных садов.

– Ваши стихи, уважаемые братья, право, очень изысканны и совершенны, – сказал Фу Юнь-соу. – Я не гожусь: слаб здоровьем, да и таланта нет у меня. Но вы просветили мое невежество и заразили своим примером. Так и быть, я тоже что-нибудь придумаю, только прошу вас, не смейтесь!

И Фу Юнь-соу сложил стихи:

Запечатлел я на века все рукописи Хань.В садах Циао был славен я, в долине ВэйчуаньМоим достоинствам, друзья, все отдавали дань.Среди людей мой древний род доныне знаменит,Ведь вид мой долгие года все взоры веселит,Моя зеленая листва всегда свой цвет хранит.Не страшен мне сырой туман и гибельный мороз,Седому времени меня скрутить не удалось,И надо мною может лить немало горьких слезЦарица Э – им не смочить упругого ствола,Коль влаги не приемлет он, как добродетель – зла!(Невнятен ей и лести звон и зависти хула).С тех пор, что мир покинул сей достойный Цзы-ю,Немного у меня друзей, но радость познаю –Художникам и мудрецам дарить красу свою.

– Ваши стихи, – прочувствованно сказал Танский монах, – поистине замечательны! Что ни слово, будто фениксы вылетают из ваших уст, словно жемчуга изо рта рассыпаются! К ним ничего не могли бы добавить ни Цзы Ю, ни Цзы Ся. Я весьма благодарен и признателен вам за проявленное ко мне внимание, но время уже позднее, а я не знаю, где ожидают меня трое моих спутников-учеников, потому не смею дольше оставаться. Позвольте мне на этом распрощаться с вами. Я унесу с собой чувство безграничной любви к вам. Прошу вас только указать мне дорогу, уважаемые старцы!