Донская Либерия - Николай Алексеевич Задонский

Однако булавинцев и голытьбу, мечтавшую повернуть жизнь по-своему, слухи сильно волновали… Петро решил добраться до Батурина, все разузнать.

…Конечно, Петро Колодуб не знал, что гетман, подготовляя измену, решил увеличить численность своего сердюцкого полка, поручив Филиппу Орлику тайно вербовать в сердюки людей, на которых можно положиться. Булавинцы, бежавшие с Дона, казались самыми надежными. Они ведь находятся вне закона, царь требует их выдачи. Булавинцы ненавидят царя за кровавую расправу и будут драться насмерть.

— А для большого соблазна, — с лукавой усмешкой сказал гетман писарю, — пусть тешат себя, будто я тайный недруг панства и будто донской бунт моим попущением воздвигнут… Ясно тебе?

— Ясно, пане гетман, — ответил Орлик. — С такой приманкой всех к рукам приберем…

Первым был соблазнен и принят в сердюки хорошо известный Петру Колодубу храбрый и веселый булавинец Грицко Омельянюк. Встретив его в батуринской корчме, одетого в синий сердюцкий кафтан, Петро сначала глазам не поверил:

— Грицко! Ты ли это?

Омельянюк, бывший под хмельком, поднялся со скамьи, сжал товарища в мощных объятиях:

— Петро! Братику! Дивитесь, люди добрые! Я ж тебя за упокой помянул…

— Поведай наперед, как ты душу дьяволу продал и в сердюки затесался? — промолвил невесело Петро, освобождаясь от объятий.

— Тю, дурень! — рассмеялся Грицко. — Мы ж войско гетмана, а гетман…

Он не договорил, оглянулся, потянул Петра за рукав в сторону, закончил шепотом:

— За вольность общую, как батько Кондратий, подняться гетман хочет…

— Не верю, — мрачно отозвался Петро. — Быть не может, чтобы пан Мазепа…

— Ты выслушай сперва, — перебил Омельянюк. — Я же сам, как ты, дивился, да генеральный писарь явные знаки объявил…

— Какие знаки?

— Замысла его против панов и царского величества… Порукою тому, что гетман тайно от царя обороняет всех бежавших с Дону…

Последний довод был очень убедителен. Что мог возразить простой, неискушенный в хитростях казак? Он твердо знал, что царь и панство бунтовщиков покрывать не станут, а тут — смотри, как все оборачивается.

Петро направился к генеральному писарю Орлику. Тот принял булавинского есаула с отменной учтивостью, подтвердив намеками все, о чем говорил Грицко. Зная, как тревожит казаков история со ссылкою Палия, писарь отверг причастность гетмана к этому делу, уверяя, что Палия схватили без ведома Мазепы стрельцы, что тот, напротив, всячески оберегал батька и теперь, по старой дружбе, деньги ему посылает.

Петро, не доверяя еще полностью услышанному, захотел повидаться с гетманом. Мазепа, узнав, что бывший палиевец и булавинский есаул пользуется большим уважением казаков и голытьбы, охотно согласился его принять.

Ночью Петра Колодуба провели в гетманские покои. Петро, ни разу не видевший Мазепу, представлял его надменным и спесивым, как все паны. Но увидел он совсем другое. Перед ним сидел в кресло уставший от тяжелых трудов и забот благообразный седоусый старик, в простом, без всяких украшений, казацком кафтане и желтых сафьяновых сапожках.

— Ну, сказывай, казак, откуда прибыл? — услышал Петро мягкий, душевный голос.

С Дону, пане гетман…

— Все без утайки говори… Как заняли Черкасск, как предали старши́ны Кондратия, — тихо сказал Мазепа, бросив на казака ободряющий взгляд.

Петро, преодолевая охватившее его волнение, стал рассказывать. Мазепа молча теребил усы, покачивал головой, вздыхал.

— Ах, Кондратий, Кондратий, какой казак был! — дослушав печальную повесть, прошептал гетман и, достав платочек, вытер набежавшие на глаза слезы. — Говорил ведь — подождать надо было…

— Народу, пане гетман, тяжко жить…

— Ведаю, голубь, ведаю… Многие ныне и меня в том винят. Гетман-де панам и арендарям угождает, поспольство поборами замучил, казаков царю продает… А того не разумеют, какие указы из Москвы идут! Давно бы отчизну нашу панам польским продали, кабы не гетман.

Мазепа передохнул, потом поднял слезящиеся глаза к образам, перед которыми мерцала неугасимая лампада:

— Ты один, боже милосердный, ведаешь, как денно и нощно голова моя о спасении отчизны помышляет…

Они беседовали еще долго. Тонкие, искусно сплетенные сети все крепче и крепче опутывали булавинского есаула. В глубине сознания Петра, может быть, и шевелилась еще смутная мысль о возможности какого-то обмана, но он уже не мог сопротивляться.

Спустя два дня Петро Колодуб, пожалованный званием сотника, ходил в сердюцком кафтане.

XIII

Мазепа одновременно устроил и другое важное дело. Через Орлика Мазепе давно было известно, что в доме обозного Ломиковского происходят тайные собрания генеральной старши́ны и полковников — противников царя.

Гетман знал, что на этих собраниях обсуждались вопросы о польской протекции, читался трактат, заключенный в свое время с поляками изменником Выговским, а полковники Апостол, Горленко и Зеленский даже предлагали войти в сношение с королем шведским, замышляя то же самое, над чем упорно «трудился» Мазепа. Однако тайных своих решений заговорщики до сих пор Ивану Степановичу не открывали, видимо, побаивались его. А он из осторожности тоже не хотел открывать первым свой замысел, желая, чтобы первый шаг сделали они сами…

старши́на медлила, гетман решил подтолкнуть ее…

Пригласив обозного и полковников к себе, он начал скорбеть о нарушении царем войсковых прав и о том, что никто не желает думать о пользе отчизны.

Обозный Ломовский не выдержал и, глядя на гетмана хитренькими глазками, сказал:

— Мы, пане гетман, верим тебе и все рады сделать так, как укажешь.

— Я уж стар и ничего не могу придумать, — развел руками гетман. — Сами помышляйте, пока не поздно…

— Надо освободить Украину от москалей! — выкрикнул, горячась, полковник Горленко. — От них