Техник-ас - Панов Евгений Владимирович

– Славянский шкаф уже продали, но есть никелированная кровать, – чётко, по словам, ответил Сергей. Я ещё в прошлую нашу встречу заметил, что он более сдержанный.

– Вот и добрэ! Так где ваш фельдфебель?

– Он сегодня разводящим в карауле на станции и не смог прийти на встречу, отправил нас. А мы в мотопатруле разъезжаем по округе.

– Ясно! Передайте старшине, что я буду ждать его завтра вечером по адресу Моховая, одиннадцать. Это срочно. Пусть выкручивается как хочет, но он обязан быть там. Всё запомнили? Тогда свободны.

Старшина пришёл часов в восемь вечера. Накануне я отправил Григория, едва они с Ритой вернулись, в отряд Сидарчука. На встречу и разработку детального плана времени уже не было, детей вот-вот должны увезти в другие госпитали. Задача у партизан была простой и одновременно сложной: они должны будут ударить по госпиталю и вывезти детей в безопасное место.

Я поздоровался с бывшим старшиной.

– Проходи, Иван Силантьевич. Рассказывай, как дела обстоят.

– Дела обстоят хуже, чем хотелось бы, но лучше, чем могло быть.

Плужников сел за стол, косясь на сидевшую в углу и делавшую себе маникюр ножом Риту.

– О как! А поподробнее?

– Не успели приехать, как сразу начали ходить в караулы. Охраняем станцию, госпиталь, внутренний караул и патруль. С верными людьми переговорил, все ждут сигнала. Возможно, когда начнём, сможем ещё кого перетянуть на нашу сторону.

– Что с техникой?

– Вот здесь лучше, чем ожидалось. Как оказалось, все броневики – и наши, и немецкие – на ходу, и боезапас на них надо только загрузить. Я аккуратно так пообщался с начальником мастерской, тоже из бывших пленных, военинженер Ермилов, откровенно ему всё рассказал. Честно, держал в кармане пистолет на всякий случай. А он сам вдруг вытаскивает из своего кармана пистолет и говорит мне: мол, я думал, что ты, фельдфебель, сука, а оно вон как оказалось. В общем, вся техника, в том числе и огнемётный танк, готова к бою. Экипажи сформированы.

– Есть возможность быстро достать взрывчатку?

– Переговорю с Ермиловым. Сколько нужно?

– Чем больше, тем лучше. Нужно послезавтра ровно в полдень взорвать на станции эшелон с топливом. Да, старшина, – ответил я на немой вопрос Плужникова, – послезавтра начинаем. Всем своим скажи, чтобы, как начнём, повязали белую ленту себе на правую руку ниже локтя. Кто будет без этого опознавательного знака, те враги.

Мы сидели ещё часа три, прежде чем Плужников ушёл. Пока фортуна нам улыбалась. Послезавтра рота старшины заступает во внутренний наряд, а один из взводов – на охрану госпиталя. На станции будет в карауле первая рота, где собрали в основном отморозков-садистов, а третья рота остаётся в качестве резерва.

Я высказал сомнения в возможности взорвать эшелон, если на станции будет дежурить верное немцам подразделение.

– Есть там пара человек, – задумчиво произнёс старшина, – забитые, все их шпыняют. На акции ездят с явной неохотой. Вилкас давно бы сдал их в гестапо, но тогда вся его репутация перед немцами коту под хвост. Он же у них считается самым преданным и надёжным – и вдруг у него в роте такое. Переговорю я с ними, предложу отомстить за все унижения.

– Ты смотри аккуратнее с ними. Могут и сдать и тем выслужиться.

– Ничего. Двум смертям, как говорится, не бывать.

– А вот этого не надо, старшина. От тебя сейчас фактически зависит успех всей операции. Пошли для разговора кого-нибудь из своих парней.

Глава 25

Смерть останется голодной

За час до назначенного времени к небольшому домику в глухом тупичке подъехал грузовик в сопровождении мотоцикла с коляской. Если бы кто-то из соседей вдруг оказался в этот момент на улице, то он был бы очень удивлён открывшейся ему картине. Из старого покосившегося сарая выскочили десять человек, одетых в чёрную немецкую форму и вооружённых, и шустро загрузились в кузов грузовика, прикрыв за собой тент, а из избушки вышел немецкий офицер в звании майора в сопровождении молодой женщины, почему-то одетой в мужскую, немецкую же форму, правда, серого цвета.

К счастью, местное население за время оккупации было уже приучено в таких случаях сидеть тихо и не высовываться, поэтому и посторонних зрителей не было.

Откуда взялись люди? Так сами пришли, ещё ночью. Сидарчук по договорённости прислал, так сказать, группу поддержки, а Плужников ещё вчера передал для них комплекты формы. Я даже не удивлюсь, если это было сделано с ведома его ротного. Судя по тому, что я узнал о нём от старшины, он мать родную продал бы, а не то что какую-то там форму.

Нашей задачей было незадолго до взрыва на станции приехать в госпиталь, нейтрализовать охрану и не допустить, чтобы детям нанесли какой-либо вред. Тем более что в составе охраны должны быть люди старшины. Поэтому с нами едет Николай Кочур, бывший сержант Красной армии, попавший в плен в печально известном киевском котле. Будучи помощником старшины, он знал тех из охраны, кто готов искупить кровью свою вину и кто будет сражаться на нашей стороне. Люди, по словам Николая, были уже оповещены и готовы. Партизаны тоже затаились в лесочке в километре от усадьбы Козел-Поклевских.

Теперь главное, чтобы на станции всё прошло так, как задумано. Но даже если взрыва и не будет, операция всё рано начнётся в установленное время. Хотя и будет значительно труднее, но выбора у нас нет.

Интерлюдия

Станция Красный Берег

Наверное, впервые с тех пор, как попал в плен, Олег Нарусов улыбался, и душа его пела. Сегодня он отомстит всем этим мразям за все унижения. И он не один. Рядом с ним с чуть заметной улыбкой на губах идёт его друг, единственный друг Сашка Бреев. А есть ещё и другие люди, он уверен, что их не один, и не два, которые так же, как и он, ненавидят всю ту мразоту, что их окружает.

Он всегда слушался всех знакомых, малознакомых и совсем незнакомых и делал всё, что ему велят. Ну не умел он отказывать, вот и доставалось работы больше, чем другим. И работы самой грязной и тяжёлой. Мать часто говорила ему: «Ох и момока же ты, Олежек, ох и момока. И в кого ты такой уродился? Все тебе готовы на шею сесть, а ты и рад для них стараться. Умей спорить и отказываться, иначе так и будешь всю жизнь других обрабатывать». Он обещал матери, но… Ничего сказать супротив не получалось, и ему вновь доставалась грязная и тяжёлая работа.

Когда началась война, его призвали, и почти сразу он попал на фронт. Повоевать удалось недолго, и через месяц остатки их полка попали в окружение. Патроны и продовольствие закончились. Попытались прорваться, да в чистом поле, через которое они бежали, их окружили гогочущие во всё горло немцы на мотоциклах.

А потом были лагерь, постоянные унижения и побои. Приходилось выполнять самую грязную работу, такую как чистка нужников, вынос трупов, уборка в казарме охраны. Не выдержав всего этого, он при первой же возможности записался в «Русскую дружину». Думал, здесь будет полегче, и, может быть, оттуда удастся сбежать.

Однако все надежды оказались напрасны. Видать, на роду ему так написано. Здесь тоже были постоянные унижения и побои. Кормили, конечно, хорошо, но что толку от той кормёжки, если любой мог харкнуть ему прямо в тарелку или под всеобщий хохот высыпать в кашу горсть соли.

Но хуже всего было не это. Хуже всего были выезды на карательные акции. Он поначалу пытался лишь делать вид, что, как и все, стреляет в стоящих у кромки рва или оврага женщин, детей, стариков, и палил мимо, но это быстро заметил командир их роты штабс-капитан Вилкас. Подведя к нему молодую трясущуюся от страха еврейку, Вилкас достал пистолет, упёр ствол Олегу в затылок и приказал: «Стреляй!» Он зажмурился и выстрелил. Когда открыл глаза, девушка лежала на земле и хрипела. «Даже это сделать нормально не можешь, ублюдок». Вилкас без всяких эмоций выстрелил в неё, а потом со всего размаха ударил Олега кулаком в лицо.