Новый Мир ( № 1 2008) - Новый Мир Новый Мир

Григорий Дашевский. Ребенок-нигилист. Есенина сгубила не жажда славы, а нехватка взрослой дисциплины. — “Стенгазета”, 2007, 5 октября <http://www.stengazeta.net>.

“Черту под прежним образом подводит книга Олега Лекманова и Михаила Свердлова „Сергей Есенин: Биография” („Вита Нова”, СПб., 2007). Строго научная, тщательно отделяющая факты от легенд и увлекательно, с виртуозно подобранными цитатами, рассказывающая, откуда эти легенды взялись, эта биография надолго останется главной книгой о Есенине. Она написана редким для биографий тоном — без агрессивного разоблачительства, но и без особой любви и даже симпатии к главному герою — скорее, с отчужденным, иногда недоуменным любопытством. (Правда, для такого тона она издана слишком роскошно — золотое тиснение на кожаном корешке годится только для восторженных жизнеописаний)...”

“Он [Есенин] говорил о себе: „я с холодком” — и этот необходимый ему „холодок”, эту внутреннюю отстраненность от людей и от любой собственной роли, связавшись с Дункан, он как раз и утратил. В последние месяцы перед смертью он любил представляться „Свидригайлов” — но это был Свидригайлов-ребенок. Его сгубила не жажда славы, а нехватка взрослой дисциплины, подчинения гнету тех самых условностей и форм, которые он считал обманом. Одного природного „холодка”, который он получил вместе с поэтическим даром, оказалось недостаточно — в настоящий взрослый „холод”, необходимый и авантюристу, и художнику, этот „холодок” так и не превратился”.

См. также: Григорий Дашевский, “Не больше чем поэт” — “Коммерсантъ- Weekend ”, 2007, № 58 (34), 5 октября <http://www.kommersant.ru>.

Дэн Джоунз. Тарковский и феминизм. Новый взгляд на “Ностальгию”. Перевод с английского Н. Цыркун. — “Искусство кино”, 2007, № 4.

“Как правило, никто не обращает внимание на женщин и мужчин в фильмах Тарковского; в них ищут символы и аллегории, несмотря на то что сам Тарковский настойчиво повторял, что в его фильмах нет ни того, ни другого. Поскольку большинство критиков убеждены в его мистической мизогинии, их глаза и уши закрыты, когда речь идет (в той или иной степени) об отношениях мужского и женского, эмоционального и сексуального”.

“Единственное, что может художник, — это быть честным, и Тарковский честно показывает конфликт женщины и мужчины. Лучшее, что может художник, — это оставить свои заблуждения в произведении во всей их неопределенности, как бы говоря: „Я сделал все, что мог, дальше разбирайтесь сами””.

Александр Долгин. Институт публичной потребительской экспертизы культурных продуктов. — “Неприкосновенный запас”, 2007, № 4 (54).

“Если следовать логике Акерлофа, то очевидно, что в культуре налицо „благоприятные условия” для неблагоприятного отбора. Достаточно упомянуть один из важнейших признаков (и одновременно катализаторов) этого явления — уравнительные цены, не отражающие потребительской ценности. Продавая культурное благо, производитель взимает плату не за качество товара, а лишь за право доступа к нему (особенно хорошо это видно на примере продуктов, записанных на цифровых носителях — DVD, CD)…”

“В апреле 2007 года в России был запущен коллаборативный рекомендательный сервис „ИМХОклуб” (www.imhoclub.ru) ...” См. об этом в “Книжной полке Владимира Губайловского” в настоящем номере “Нового мира”.

Другой народ? Беседовал Сергей Трусевич. — “Литературная газета”, 2007, № 44, 31 октября — 6 ноября <http://www.lgz.ru>.

Говорит автор книги “Русская история: новое прочтение” Валерий Соловей: “Империя питалась русской силой, но от этого взамен русские ничего не получали, кроме моральной компенсации, при этом все время были „тягловой лошадью” и „пушечным мясом” империи. Которую они, как говорится, строили, строили и, наконец, построили. Но в итоге надорвались. В этом и есть смысл отечественной истории начиная где-то с середины XVI века”.

“Русские сделали невозможное: построили могущественное, самое большое государство в самых тяжелых в мире природно-климатических условиях. И создали в ХХ веке общество всеобщего благоденствия, конечно, по нашим скромным меркам. По комфорту оно уступало Западу, но зато опережало весь не Запад. Вообще русские были успешным народом. Но их сила привела в конце концов их же к историческому поражению. <…> Сейчас это — уже другой народ, другая страна и, видимо, другая история”.

“Если перебросить мостик от Октября 1917 года в сегодняшний день, когда грядет 90-летняя годовщина революции, то можно констатировать, что тогдашнее размежевание сейчас воспроизведено с абсолютной точностью, причем даже усугубляется. Это не просто отчуждение общества от элит, это уже пропасть”.

“Распад СССР — это уже следствие русской слабости — на самом деле произошел фактически до декабря 1991 года. Русские уже не хотели жить в этом государстве, которое, повторюсь, питалось их силой и от которого они ничего не получали. <…> Империи умирают в ментальном, психологическом плане до того, как распадаются их оболочки. Так умер и Советский Союз. Да, люди говорили, что СССР — их Родина-мать, но на самом деле оказался их мачехой. Иначе они бы сражались за свое государство. Как, например, сербы сражались на территории бывшей Югославии (в Хорватии, Боснии и Герцеговине) — они чувствовали себя действительно хозяевами земли. Русские нет. Потому и ушли на свою землю — в Россию, а от всего остального отказались без особого сожаления”.

“Как любит повторять один мой коллега, из числа близких к Кремлю политологов: „Мы — последний резервуар белой расы”. Действительно, даже через 20 — 30 лет — при всем ужасающем демографическом положении (когда нынешняя тенденция вряд ли будет переломлена, хотя теоретически это возможно, но практически сделанных шагов пока недостаточно) — все равно мы останемся самым большим европеоидным народом Евразии”.

“То, что сегодня называется стабилизацией, и есть стабилизация, но — не нормализация жизни. Сейчас Россия — мировой рекордсмен по числу убийств и в первой тройке по суицидам. <…> Мы же все друг друга ненавидим. Это, конечно, более заметно в больших городах, но ситуация, по существу, ничуть не лучше и в провинции. Иногда я использую такое выражение, которое не считаю гиперболой: сейчас мы живем в социальном аду, но поскольку мы с этим свыклись, то не замечаем этого”.

“При достаточной информации можно предсказать государственный кризис, и точность таких предсказаний будет весьма велика — 85 процентов, причем практически в любой стране. Но невозможно предсказать революцию. Этого не позволяет сделать ни одна теоретическая модель”.

“Сравнительная социология показывает, что наше общество сейчас самое индивидуалистическое, по крайней мере, в христианском мире”.

Борис Дубин. О границах в культуре, их блюстителях и нарушителях, изобретателях и картографах. — “Неприкосновенный запас”, 2007, № 4 (54).

“<…> за последние 15 — 20 лет и уж точно за последние 5 — 7 полностью изменилась структура литературного поля: сменились инстанции, его размечающие, обозначения, используемые для разных „участков”, и сами сегменты читающей публики, на которые они работают. Границы литературы — внутренние и внешние — проводятся теперь по-другому, поскольку их проводят другие люди с другими ориентирами и мысленными партнерами”.

“<…> литература сейчас структурируется и распространяется во многом по другим каналам по сравнению с тем, как это было в советские и досоветские времена. Литературу наделяет качеством „литературности” и рекомендует читателям не школьный учитель, не литературный критик, не библиотекарь и не просвещенец-интеллигент в третьем поколении, который прочел больше, чем все остальные, а потому может советовать. Сегодня работают современные анонимные технологизированные каналы, не претендующие ни на какую просветительскую роль, но зато очень пристально следящие за колебаниями предпочтений публики, за их приливами и отливами, сменой интересов и пытающиеся их предугадать”.

Единокровные разноверцы, или Крещенные в диссидентство. На четыре вопроса отвечают: Михаил Вайскопф, Давид Маркиш, Ирина Роднянская, Светлана Шенбрунн. Беседу ведет Афанасий Мамедов. — “Лехаим”, 2007, № 10, октябрь <http://www.lechaim.ru>.

Говорит Ирина Роднянская: “На моей памяти, мы приходили к христианству не из иудаизма, который был нам совершенно неизвестен, а значит, и чужд, а из активно прививаемого нам атеизма, который вызывал у нас, по истечении времени душевного созревания, страшное отталкивание. Мы шли от неверия к вере. Я не знаю случаев, когда в советское время, в 60 — 70-х, из ортодоксального иудаизма люди переходили в христианство. <…> Я его [о. Александра Меня] немного знала и относилась к его деятельности с уважением. Один раз, по-моему, была в Новой Деревне. Мень не был моим духовником. Книгу „Сын человеческий” я давала читать некоторым ищущим людям, но сама увлекалась другими книгами. Отец Александр Мень сегодня настолько культовая фигура, что я боюсь сказать о нем что-нибудь некорректное, фамильярное… Пожалуй, повторю слова Сергея Аверинцева, который сказал про него лучше всех: „Это был миссионер, посланный Б-гом дикому племени советской интеллигенции””.