Россия и Европа. 1462—1921- том 1 -Европейское столетие России. 1480-1560 - Александр Янов

И добро бы ограничивалось дело одной самодержавной Росси­ей. А то ведь непонятно и то, к какому, собственно, из двух полюсов следует отнести, скажем, Германию или Италию нового времени. Они-то на протяжении столетий неспособны оказались создать какое бы то ни было национальное государство, будь то абсолютистское или деспотическое. Разумеется, в XX веке обе расплатились за такую аномалию тоталитарной суперцентрализацией и фантасмагоричес­кими «национальными идеями». Разве не провозгласил в 1920-е Мус­солини главной миссией своего режима возрождение величия Древ­него Рима?у разве не объявил в 1930-е Гитлер, что «Германия тбо станет мировой державой, либо её вообще не будет»?4 Так к какому из «полюсов» традиционной модели отнести германскую и итальян­скую государственность?

Но дело ведь не ограничивается и Европой. Как быть, например, с Японией, которую тоже никто из западных теоретиков не решился зачислить по ведомству какого бы то ни было из традиционных по­люсов? Так что же, еще один перед нами полюс? Да нет, конечно. Просто оказывается, что парадигма, описывавшая политическую

Thomas Kuhn. The Structure of Scientific Revolutions, Chicago, 1962.

Cited in Norman Davies. Europe. A History, Oxford Univ. Press, 1996, p. 548.

вселенную с помощью биполярной модели, безнадежно устарела. Она — не более чем реликт мира, ушедшего в прошлое.

По сути, подтверждает это в своей знаменитой книге о предстоя­щем «столкновении цивилизаций» и Сэмюэл Хантингтон. «Впервые в мировой истории, — пишет он, — глобальная политика стала мно­гополярной и мультицивилизационной».5 Он, правда, добавляет к предложенной здесь многополярной парадигме политической все­ленной еще и «мультицивилизационность». Но с этой странностью его концепции предстоит нам разобраться чуть дальше. Как бы то ни было, однако, едва отправим мы биполярную старушку на заслужен­ный отдых, как тотчас обнаружится любопытная параллель.Та же Япония, никогда, по общему мнению, не имевшая никако­го отношения к азиатскому деспотизму, расположена-то все-таки в Азии. И вдобавок еще прожила по меньшей мере 8о % своего исто­рического времени с военно-имперской государственностью, подо­зрительно напоминающей самодержавие. И религия её меньше все­го похожа на христианство. При всем том никто почему-то не сомне­вается, что принадлежит она к европейскому семейству. Выходит, не в географии, не в религии и даже не в самодержавии дело. Так на каком же основании отказывать в этом России? Тем более, имея в виду, что культурный и политический её центр всегда находился в Европе, что религия её христианская и самодержавный отрезок её прошлого занял не больше 50 % её исторического времени? Не точ­нее ли было бы сказать, подобно британскому историку Рене Аль­брехту, писавшему в статье «Два специальных случая: Англия и Рос­сия», что «как и русские, англичане были несомненными европей­цами, только с особыми неевропейскими интересами»?6

Мало того. Даже те, кто не согласен с моими аргументами в поль­зу европейского происхождения России, тоже ведь не доказали по­куда, что я неправ и происхождение ее на самом деле, скажем, «ор­дынское», или евразийское, или вообще какое-нибудь «полумарги-

Samuel Hantington. The Clash of Civilizations and the Remaking of the World Order, NY, 1996, p. 20.

Norman Davies. Op. cit.., p. 18.

нальное». Короче, едва покончим мы с биполярной моделью, отлу­чение России от Европы неминуемо оказывается проблематич­ным — по крайней мере в смыслетеоретическом.

Сколько на Земле цивилизаций?

Это ничуть не означает, конечно, что все старое плохо, а все новое хорошо. Например, новейшее «мультицивилиза- ционное» поветрие несомненно, с моей точки зрения, хуже старой доброй гегелевской формулы, которая, как мы помним, кладет в ос­нову политического прогресса категорию свободы. Что, впрочем, требует отдельного и очень подробного разговора.

Тем более, что именно это мультицивилизационное и тоже, каза­лось бы, вполне западное поветрие, а не, допустим, идеи независи­мости суда или реального разделения властей так стремительно, можно сказать во мгновение ока, завоевало российскую политичес­кую и научно-гуманитарную элиту. Почему? Что соблазнило её в этом крайне, как мы скоро увидим, сомнительном постмодернистском подходе к философии истории? Не то же ли самое, что соблазнило ее в биполярной модели, т.е. возможность отлучения России от Европы?

Введение к Иваниане

Вот смотрите. Три четверти столетия жила Россия с одной, но за­то «единственно верной» идеей. В 1991 году идея эта приказала дол­го жить. Не успели, однако, пропеть ей отходную, как тотчас нача­лись в пропагандистском и гуманитарно-научном сообществах лихо­радочные поиски заменителя. Новой, так сказать, национальной идеи, которая по-прежнему все бы нам объясняла и всех объединя­ла. Короче, исполняла функции усопшей. Копья ломались долго. Но потом как-то нечаянно обнаружилось, что победительницей в этой перепалке оказалась идея цивилизационной исключительно­сти России. Во всяком случае, если верить Эмилю Паину,что эту са­мую «цивилизационную исключительность ныне прославляют все: от митрополита Кирилла до московского мэра Юрия Лужкова и глав­ного кремлевского идеолога Владислава Суркова, от левого идеоло­га Александа Проханова до правого политика Анатолия Чубайса».

Тем более, что и властям предержащим тоже требуется как-то объяснять свою политику как на международной арене, так и во вну­тренней политике. Скажем так. У них там цивилизация западная, а у нас своя, русская. Так разве не должно быть всё разное у разных цивилизаций, в том числе и демократия? У них, допустим, упраздне­ние реального разделения властей считалось бы тиранией, а у нас оно считается суверенной демократией.

В научном сообществе, призванном обеспечить теоретическое обоснование этой идеи, ситуация тоже для неё благоприятная. Здесь самым ярким свидетельством новой национальной идеи стала, как мы уже знаем, ошеломляющая метаморфоза историка, член-кора РАН А.Н. Сахарова, главного в прошлом блюстителя чистоты марк­систских риз советской историографии, а ныне страстного пропо­ведника «русской цивилизации»/ Что уж и говорить о менее значи­тельных персонажах, которые наперегонки пишут учебники по «ис­тории цивилизаций» и вообще совершенно уверены, что модная терминология, которую они употребляют, есть опять «единственно верный» подход к истории и политике, и, как прежде с марксизмом- ленинизмом, даже сомнений в этом у них не возникает.

Сомнения, между тем, есть. И серьезные. Ничуть не менее серь­езные, чем были в свое время у диссидентствующих еретиков по по­воду покойного марксизма-ленинизма.

—ч Введение к Иваниане

Отречение

Хотя бы потому, что, если в России эта внезапная победа официозного постмодернизма выглядит как простая замена одной догмы на другую, то в большом мире постмо­дернистское поветрие оказалось медленным и мучительным отрече­нием от основ, заложенных столетия назад классиками политичес­кой мысли. В первую очередь, конечно, Аристотелем и Гегелем.

Скажем, во времена Аристотеля считалось, что главным отличием цивилизованных людей от варваров является их неотъемлемое пра-

7 См., например, подарочное издание История человечества. Том VIII. Россия (Все снос­ки далее на Том VIII), M., 2003. Том вышел под редакцией А.Н. Сахарова и большая его часть им же написана.

во «участвовать в суде и в совете», служившее им надежной гаранти­ей от произвола власти. Иначе говоря, свобода отождествлялась для Аристотеля с политической модернизацией. Ибо, как мы уже знаем, суть этой модернизации как раз в этих гарантиях и заключается.

Даже в страшном сне не могло присниться Аристотелю, что вар­варская Персидская империя, пожелавшая в V веке до н.э. стереть с лица земли демократические Афины, есть всего лишь соседняя цивилизация, имеющая по сравнению с ними даже определенные преимущества (например, «опыт имперостроительства», как сказал бы сегодня А.Н. Сахаров). Теоретическую базу под этот удивитель­ный с точки зрения Аристотеля постулат, ставящий на одну доску свободу и деспотизм, подвел, впрочем, американец Сэмюэл Хан­тингтон, провозгласивший, что «каждая из цивилизаций по-своему цивилизована».8

Как бы то ни было, 24 столетия спустя после Аристотеля другой великий европейский мыслитель выразил его представление о ци­вилизованности и варварстве культур и народов в строгой, как мы помним, формуле, гласившей, что всемирная история есть «про­гресс в осознании свободы» (или «в обретении человеком внутрен­него достоинства», как сказал он в другом месте). Из формулы Геге­ля естественно вытекало, что народы, которые не ставят себе целью обретение человеком «внутреннего достоинства», не являются ци­вилизованными. Или что, по его мнению, было то же самое, остают­ся варварами — до тех пор, покуда они себе эту цель не поставили. *