Том 1. Камни под водой - Виктор Конецкий

Она повторяет все это в каждом письме, а раз в месяц бегает на почту звонить по телефону. Она звонит поздним-поздним вечером. Так дешевле, и потом в общежитии, где живет Сева, только ночью около телефона не бывает народа. А Всеволод не любит говорить с Катей, когда вокруг люди. Конечно, тогда трудно говорить, Катя понимает это.

Но если долго не дают Минск и только в начале второго Катю позовет в кабину сонная телефонистка, тогда Сева тоже сердится, потому что завтра ему рано вставать. И разве вообще скажешь что-нибудь по телефону? Он никогда не умел говорить через эту теплую от чужого уха трубку. Когда только все кончится, черт возьми…

Кончаются три минуты. Телефонистка спрашивает, не надо ли продлить разговор?

— Нет, не надо, — торопливо отзывается Катя и долго не попадает трубкой на крючок.

Так бегала она звонить с первых дней приезда, когда только-только начиналась весна и море у берегов лежало белое, застывшее, а под берегом, где торосились льдины, ветер кружил снежные струи и ночи были темные, как дно глубоких колодцев. На пустынной дороге звенели и похрустывали под Катиными сапогами застывшие к ночи лужи, ни один огонек не светил вокруг, и было очень страшно бежать одной. И каждый раз, когда Катя шла звонить, она знала, что ей будет потом страшно, тоскливо и холодно возвращаться назад. И уже заранее, сидя на почте и ожидая, когда ее позовут в кабину, она поеживалась и плотно сдвигала коленки, туго натягивая на них юбку.

И каждый раз она ждала, что этот-то разговор будет особенный, и она опять услышит от Севы те слова, которые он говорил ей в ночь перед расставаньем…

Летом и в самый поздний час здесь бывало светло, и возвращаться с почты стало совсем не страшно, но по-прежнему очень тоскливо.

Небо светлое, но будто потухшее, слепое. В перелесках, где березки подбираются к самой обочине, от них не падают на дорогу тени. И все вокруг без теней — призрачное, зыбкое. Прохладно. Уши привыкают к шуму моря, и кажется, что очень тихо. Только в порту на другой стороне бухты отсыревшими гудками говорят пароходы.

К осени ночи опять потемнели.

В конце сентября, когда в очередной раз Кате надо было идти звонить, над морем очень долго горел закат. Сумерки тоже очень долго не пускали темноту на небо, и позднее, чем всегда, первая звезда зажглась в разрыве между вдруг набежавших туч.

Ольга Агеевна убрала с крыши треску и пикшу, которые валялись там под хилыми лучами осеннего солнца.

— Шквал налетит. Большой сильно, — сказала она.

Катя долго сидела у окна, смотрела, как все выше и выше поднимаются брызги над камнями мола, как закипают беляки на волнах.

Гремел прибой. Шумели в леске березы. И жутко было думать, что где-то в море есть сейчас люди.

Дрожали стекла в окнах, и звонко били в них занесенные ветром отдельные брызги.

Катя завела будильник, поставила его на полночь и прилегла, закуталась с головой в одеяло.

«Уехать бы отсюда. Уехать, — думала она. — Все деревца молодые поломает ветер. Сева пишет все реже и реже. По телефону в последний раз сказали, что его нет — уехал в командировку. Как еще просить человека? Что делать?»

Катя вскочила, стукнула в дверь к хозяйке. Знала — не спит, ведь ее муж где-то в этом злом море.

Ольга Агеевна, и правда, не спала, хотя и лежала. В комнате ее было темно. Пахло сырыми, недавно помытыми полами, привявшим листом от веника.

— Ну, иди, иди ко мне, жиличка, — сказала Ольга Агеевна.

Катя присела к ней на кровать, поджала ноги.

— Да ты под одеяло лезь, чего там, девка. Страшно тебе, что ли?

— Страшно, — ответила Катя и скинула на пол тапки.

— Стихнет к полуночи. И море, должно, скоро залосеет.

Ноги у Кати были холодные, и Ольга Агеевна усмехнулась, когда они коснулись ее.

У мола то грохотали, то всхлипывали волны.

— Как ваш-то там сейчас? — шепнула Катя. — И мне на улицу идти нужно будет…

— Да там, где они сейчас, может, и не штормит вовсе, — вздохнула Ольга Агеевна. — Не то страшно, Катюша. Души у них смелые, корабли хорошие — выдюжат, а… — Она смолкла, не договорив.

— Вы хорошая, тетя Оля. Спасибо вам за все… Вам и самой… Я ведь все знаю… — Катя нашла руку хозяйки, погладила ее.

Ольга Агеевна долго молчала.

— Чего ты знаешь, девка? — наконец спросила она. — Ничего ты еще не знаешь. Вот — пощупай. — Ольга Агеевна повернулась на спину, прижала Катину руку к животу. — Чуешь?

Катя лежала тихо, боялась вздохнуть.

— Чего молчишь, Катюша? — спросила хозяйка.

— Отчего ж вы такая… будто горем каким-то убитая? — растерянно пробормотала Катя и села.

Ольга Агеевна тоже приподнялась на локте. В широком разрезе цветной рубахи забелело ее плечо.

Волны грохотали все сильнее. Занавески на окнах колебались. Ветер пробивался в щели и тревожил их.

— Это счастье, — сказала Ольга Агеевна и тронула Катины волосы. — Легкий волос — легкую долю просит. У тебя вот легкий, а мои — вона. — Она легла и закинула руку за голову. — Десять лет я этого счастья ждала. И Ваня ждал. Все сына просил у меня. А последние годы и ждать перестал. Придет с моря хмурый. Без ласки, будто силком берет. А что я? И к врачам ходила. Все, говорят, у тебя в порядке… Только вот в эту Ванину побывку и случилось. Да боюсь — поздно. Дунька Трифонова у них на судне, буфетчицей пошла. — Ольга Агеевна дернулась всем телом и задышала часто. — Ненавижу я ее, ненавижу, паскуду…

— Успокойтесь, успокойтесь, — повторяла Катя. Страшно ей было, как напрягается и вздрагивает большая грудь Ольги Агеевны.

— Каюта у тралмейстера отдельная, понимаешь, девонька, — выдохнула Ольга Агеевна и заплакала, зарыдала, комкая руками подушку. — Специально Дунька за ним в море пошла. Специально. Трудно мужику полгода без бабы быть, вот и…

Совсем осатанел ветер, носясь над морем. Налетел на домик, швырнул мокрым песком в окошки. Пахнуло в комнату влажным воздухом. Точно приблизилось — с новой силой загрохотало море.

Ольга Агеевна скинула одеяло, встала.

— Попью только, подожди.

Катя свернулась в клубок, прижалась лбом к коленкам.

«Когда же люди без горя жить научатся, — думала она, — когда? Вот женщина эта скромная, тихая, плачет, трясется вся…»

— Все восемь баллов верняком в море задувает, — громко сказала хозяйка, возвращаясь.

— Да что это за Дуня? — спросила Катя.

— Дунька-то? В бригаде моей раньше работала. Мужик ее в позапрошлом году с моря не пришел. Смыло его за Нордкапом где-то. С тех пор бесится баба. А я ей свои думки рассказывала, что Иван уйти грозится, потому что детей ему не рожаю. Думала, по сродству поймет. Вот и поняла… Да ты видала ее. Помнишь, ватник она мне заносила как-то?

Когда вспыхивал на молу огонь, быстро скользила по стене над кроватью перепутанная тень от куста герани на подоконнике, и Кате чудилось, будто это рябит мелкая волна в пасмурный, но спокойный день у рыбацких причалов. Она вспомнила лицо Дуньки Трифоновой, злое, но красивое, и ее бахилы, подтянутые к самому животу, скомканную и завязанную сбоку узлом юбку…

— Тетя Оля, — сказала Катя, — ведь вы уже давно знаете, что будет у вас маленький. Ну и… послали бы в море телеграмму, молнию бы… И все образуется. Послали вы?

Ольга Агеевна просунула под одеяло руку, коснулась Катиных ступней.

— Согрелась, что ли?

— И все время так и ждете, и ждете, да?

— Молоденькая ты еще. Боюсь, не поймешь меня. Двинься чуть.

Катя пододвинулась. Ольга Агеевна легла. Пружины матраца скрипнули, зазвенели тонко, стихли.

— Если не забыл, как первые годы любились мы, то и из этого рейса моим вернется. А нет… Сама сына растить буду… Или дочку, — тихо добавила она.

Слезы прижгли глаза Кате. Она заплакала.

— А мне как, тетя Оля? — Говорить Кате было трудно. Она вздыхала порывисто и неглубоко. Ольга Агеевна, наверное, не разобрала ее вопроса.

— …или доченьку, — повторила она чуть слышно, но так, что Катя почему-то затихла и сперва одним, а потом другим плечом вытерла на щеках слезы.

Больше они не говорили — лежали молча. Ветер слабел. Березы в леске шумели устало.

Потом Катя почувствовала, как тяжелеет у нее на бедре рука Ольги Агеевны — хозяйка уснула.

Брызги долетали до окон все реже и реже.

За стенкой звякнул будильник. Катя встрепенулась.

Будильник зудел в темноте требовательно и сердито. Катя сползла с кровати, долго смотрела в лицо Ольге Агеевне и вдруг прошептала:

— Тебе только сияние на голове распустить… Икона!

Тучи над морем расползались. Небо светлело от лунного света. Рябь на лужах серебрилась.

Катя торопливо сошла со ступенек крыльца, запахнула платок. Тяжелые казенные сапоги хозяйки были велики ей. Сапоги вязли в грязи, мешали идти.

С берез падали в лужи капли. Влажный воздух зыбко дрожал между деревьями.