Женщины-масонки - Шарль Монселе

В течение десяти лет Левассер с улыбкой принимал свою известность и лелеял свою мечту, расцветавшую под сенью Дворца искусств и французского банка. В один прекрасный день он внезапно очнулся. Его охватило беспокойство. Ему захотелось узнать о судьбе своих картин, разыскать их следы, составить их каталог, короче говоря – понять, что с ними произошло. Он обнаружил, что они в небытии. Указанные коллекции вообще не существовали, галереи исчезли. То же самое произошло и с частными собирателями: голландский коммерсант оказался такой же выдумкой, как черный тюльпан; бразилец оказался персонажем из волшебных сказок; кто-то злоупотребил великим именем члена Палаты лордов. Сраженный этими открытиями, Рене Левассер не пожелал больше работать ни на заказчиков, ни на правительство.

За этим последовали новые несчастья! Он написал картину, предназначенную для того, чтобы украсить стену церкви в его родном городе. Когда ее вешали на стену, холст из-за неловкости рабочих треснул в нескольких местах и был окончательно уничтожен из-за того, что на него свалился кувшин с какой-то кислотой. Картина Левассера «Вид на Фонтенбло», за которую он взялся в расчете на короля Луи-Филиппа, была свернута в трубку и на целых десять лет забыта на чердаках Лувра; когда же по его требованиям наконец пожелали извлечь ее из этого уму непостижимого забвения, оказалось, что она исчезла.

Левассер понял, что судьба против него. Мало-помалу он превратился в мизантропа: он заперся у себя в мастерской и начал писать для себя одного. За три года он написал три блестящие картины, три световые эпопеи, которые привели бы в отчаяние таких художников, как Труайон, Теодор Руссо и Франсе. Со всех сторон съезжались полюбоваться этими изумительными композициями, со всех сторон к Левассеру поступали самые соблазнительные предложения; он отказался от всего, чтобы самому погрузиться в созерцание этих трех величайших своих творений, единственных его картин, ныне известных миру.

Вернувшись домой однажды вечером, Левассер обнаружил, что мастерская его пуста, а вместо трех картин он нашел сто тысяч франков. Он едва не лишился рассудка. Говорят, что знаменитый актер Бризар поседел за то время, которое он провисел на железном кольце одного из быков моста над Роной, с коего он свалился; Рене Левассер тоже поседел. Кроме того, после этого потрясения у него появилась нервная дрожь, которая с тех пор мешала ему писать.

Газеты дали подробный отчет об этой столь дерзкой и столь необычной краже, которую они приписали некоему принцу, фанатичному любителю живописи; некие инициалы передавались из уст в уста в мире искусства, но никому и в голову не пришло пожалеть Левассера: все решили, что он весьма щедро вознагражден за свою утрату. Что же касается этих трех картин, то их, вне всякого сомнения, постигла та же участь, каковая постигла и все остальные картины Левассера. Никаких сведений о них добиться было невозможно.

Одно-единственное лицо могло бы дать эти сведения, лицо, которое Рене некогда попирал ногами,– молодая девушка, которую он обесчестил, женщина, которую он оскорбил, мать его ребенка, от которого он отказался. Это была графиня Дарсе.

Несколько дней назад Рене Левассер получил приглашение в одну из картинных галерей. Он отправился туда, ничего не подозревая. Его провели в вестибюль какого-то салона, задернутого широким занавесом. Но, к величайшему его изумлению, два лакея схватили и связали его по рукам и ногам. Привыкший к причудам любителей, он решил, что это мера предосторожности, принимаемая по отношению ко всем, то есть причуда владельца галереи. Поняв это, он принялся ждать. Занавес раздвинулся. Левассер испустил крик безумной радости: он увидел перед собой все свои картины! Все! Еще более свежие, еще более ослепительные, чем прежде, размещенные с большим искусством, впитавшие дневной свет, улыбавшиеся своему создателю – лучезарная вереница его полотен, музей его прославленных картин!

Ах, никогда счастье безумно влюбленных, снова увидевших друг друга, никогда радость при виде внезапно оживших любимых лиц близких родственников, никогда никакое счастье не достигали такой величайшей, ошеломляющей феерии, которая потрясла Рене Левассера в момент глубокого его уныния. Вот они, все его творения, в полном составе, они снова в Париже; не пропало ни одно из них, даже то полотно, которое исчезло из Лувра, даже три последние, похищенные картины – все они здесь, выставленные с триумфом, и он наивно восхищался ими, восхищался со слезами, как истинный художник; он не знал подобного состояния могучей гармонии, не помнил, когда в нем было столько свежести и огня; он вновь обрел себя, он был безгранично счастлив!

Но это счастье внезапно разрушила одна мысль.

– Зачем же связали меня по рукам и ногам? – прошептал он.

Объяснение этого странного деяния он получил, когда в салоне внезапно появилась женщина, в которой он с ужасом узнал графиню Дарсе. Одета она была просто.

Обращаясь к смертельно побледневшему художнику, она спокойно сказала, указывая на картины:

– Это все мое.

– Ваше, Луиза?– пролепетал охваченный страхом Левассер.

– Тебя это удивляет, Рене?… Я так любила тебя, что, когда погибла наша любовь, я решила погубить твою мысль, твое вдохновение – все лучшее, что есть в тебе. Я купила все, а то, чего я не могла купить, я похитила. И я не желала, чтобы другие обладали тем, чего я не могла похитить: вспомни о погубленном полотне в руанской церкви. «И это любовь?» – спросишь ты. А понятны ли тебе дикое наслаждение, несравненная радость, когда я вырывала эти картины у толпы, к которой я ревновала? Когда я уносила их в мое уединение, чтобы опьяняться ими? Рене Левассер весь, всецело был здесь, у меня; его слава была у меня перед глазами. Ах, поистине отрадные и жестокие часы провела я наедине с твоими шедеврами; много раз я улыбалась и плакала перед этой частью твоей души, которая была понятна мне одной! Сколько раз, стыдясь своей слабости, я неожиданно для самой себя запечатлевала на твоих полотнах скрытые от всех поцелуи! В те мгновения ты уже не был Рене-подлецом, Рене-преступником – ты был великим художником, и этот художник преображал вокруг себя все, даже прошлое, полное позора; человек гениальный заслонял бесчестного человека. Многие годы я таким образом жила с тобой без твоего ведома, гордясь тобой и рукоплескал тебе. О Рене, ты и впрямь велик, ты полон энтузиазма; ты можешь гордиться собой, глядя на свое искусство; смотри, как оно сверкает и переливается через край! Все это – дело рук гения! И все это погибнет!

Рене Левассер ее не понял. От этого неожиданного зрелища голова у него затряслась, и он смотрел на графиню Дарсе со слабой улыбкой, какой улыбаются дети и безумцы.