Большая игра - Леопольд Треппер

Встреча у церкви была назначена на полдень. Я ожидал возвращения мадам Мэй к часу, самое позднее — к половине второго. Но время шло, а она все не появлялась. В три часа все еще никого! Тут не нужно быть большим провидцем, чтобы понять — дело дрянь, и я, естественно, начал строить всякие предположения.

Мне представлялось немыслимым, чтобы гестаповцы могли застигнуть мадам Мэй на явке, координаты которой знали только Джорджи, Центр и я. Вторая гипотеза: вопреки моим официальным инструкциям она все-таки пошла на свою квартиру. Увы, как я узнал впоследствии, так оно и было. Она прождала минут пятнадцать около церкви. Никто не пришел. Но вместо того чтобы вернуться в Бур-ля-Рэн, она решила зайти к себе домой. Кто знает, что на сердце у матери, которая давно уже не имеет никаких известий о нежно любимом сыне, попавшем в плен! Я ей строго-настрого приказал сразу вернуться в Бур-ля-Рэн, но ей подумалось: а что если рядом, в нескольких шагах, ее ждут письма; будь что будет, надо посмотреть, каков бы ни был риск — удержаться невозможно! В своей квартире, превращенной в мышеловку, вместо писем она застает банду Лафона — французских пособников гестапо. В кармане мадам Мэй они обнаруживают бумажку с адресом Джорджи… Балерины из Денизы, видимо, не вышло, зато из нее получилась «серая крыса»101, и в этом смысле при немцах она могла рассчитывать на какое-то будущее. Паннвиц направил в квартиру мадам Мэй лафоновских головорезов. Им он доверял, ибо они уже не раз давали ему доказательства своей раболепной услужливости и «компетентности». Паннвиц знал, что если на эту квартиру кто-нибудь придет, то они наверняка сумеют «расспросить» посетителя, и не как-нибудь, а весьма эффективно.

Только выясняется, что не все произошло так, как это рисовалось Паннвицу. Взбешенная таким оборотом дел, мадам Мэй начинает с того, что осыпает ударами молодчиков Лафона, которые в общем-то привыкли бить сами, а не получать колотушки. Убийцам здорово достается, и они не без труда «укрощают» свою жертву. Затем вызывают Паннвица. Тот прибывает и… получает свою долю оплеух.

Далее положение мадам Мэй резко ухудшается. Ее отвозят на улицу де Соссэ, и начинается торг: жизнь сына или адреса. Это можно было предвидеть. Однако в течение нескольких часов ей удается хранить молчание. Около восемнадцати она не выдерживает и сообщает адрес «белого дома», где нахожусь я, адрес Спааков и добавляет, что выполняет роль связной между ними и мною.

Бедняжка! Она не была создана для подпольной жизни… Всего за несколько часов гестапо значительно вырвалось вперед. Супруги Спаак, Джорджи и я оказались под угрозой…

Я должен действовать, и очень быстро. Видя, что даже к пятнадцати часам мадам Мэй так и не вернулась, я прошу директрису «белого дома», мадам Парран, срочно принять меня; информирую ее о последних событиях и предупреждаю, что гестапо может нагрянуть с минуты на минуту. Я рекомендую ей предостеречь всех «особых» постояльцев ее пансиона. И тут же с безупречным самообладанием она советует всем жильцам, кому угрожает опасность, съехать с квартиры.

Я же договариваюсь с мадам Парраи о следующем: если меня попросят к телефону, пусть скажет, что я ушел на прогулку и обещал вернуться между девятнадцатью и двадцатью часами. По-моему, Паннвиц не натравит на меня свою свору сразу, а даст мне время успокоиться по поводу опоздания мадам Мэй. Притворившись перед зондеркомандой, будто я вернусь с прогулки не раньше девятнадцати, я тем самым произвожу впечатление человека, которому незачем беспокоиться, а Паннвиц скорее всего бросит все свои силы на Бур-ля-Рэн, ибо он неспособен вести несколько операций одновременно. Надо постараться задержать его возможно дольше около «белого дома». В пятнадцать тридцать я покинул пансион, предварительно разорвав мое удостоверение личности. Мои «резервные» бумаги, выданные коммунистической партией, свидетельствовали о моей принадлежности к категории фольксдойче. Так называли граждан немецкого происхождения, не проживавших на территории рейха. Во время войны они пользовались теми же правами, что и германские подданные. Эти документы позволяли мне передвигаться после наступления комендантского часа. Я намеренно оставил все свои пожитки на месте и не запер дверь, чтобы можно было предположить сравнительно скорое мое возвращение. И чтобы усилить это впечатление у возможных посетителей, я даже устроил небольшую мизансцену: на столе — открытая книга нейтрального содержания, неубранная постель, на тумбочке — медикаменты. Все это должно было убедить гестаповцев в моем скором возвращении.

Я сохранял полное спокойствие. При возникновении опасности это состояние стало у меня чем-то вроде рефлекса.Не останавливаясь, я прошел пешком до Плесси-Робэнсон102. Стояла прекрасная погода, улицы заполнились гуляющими.

И вдруг я замечаю силуэт Мишеля, связника между руководителями компартии и мною. Поразительная случайность! Кто-то шел с ним. Велико было мое искушение подойти к нему, рассказать о нашей драматической ситуации, попросить у него совета и помощи. Но, не колеблясь, я подавляю в себе это желание. Я не смею подвергать его опасности. Может, за мной уже тянется хвост и я на крючке. Ведь за моим побегом последовали крайне неприятные эпизоды (я говорю о двух сестрах из Сен-Жермена, о супругах Кейри, мадам Мэй, «белом доме», а теперь еще и семействе Спааков). После всего этого я строжайше запретил самому себе контакты с любыми людьми, у которых из-за этого могли бы возникнуть неприятности. И снова, как уже не раз, я внушал себе, что узник, бежавший из нацистской тюрьмы или лагеря, должен рассчитывать только на собственные силы и средства. Но если эта мысль и укрепляла мою решимость и вселяла отвагу, она все же не давала ответа на мучивший меня вопрос: что же делать? И потом: куда идти? В самом деле: что делать? Впрочем, это я знал — надо спасать Спааков. Но куда идти? Вот ведь проблема…

Близился вечер. Одиночество преследуемого человека… Я повторял один и тот же вопрос: что делать? И вдруг машинальным движением руки останавливаю такси и называю шоферу улицу Божоле, где жили Спааки…

Вроде бы довольно странная идея, и не надо быть большим знатоком подпольной борьбы, чтобы тут же воскликнуть: «Пойти к Спаакам?! Да это же все равно что броситься в объятия Паннвица!» Согласен, согласен! Но что же еще мог я предпринять для спасения моих друзей? Да, я играл в орлянку, мне не оставалось ничего другого.

Теперь у меня была по крайней мере одна уверенность: гестапо начало действовать. И действительно, около восемнадцати я позвонил в «белый дом», и незнакомый голос — не всем он незнаком! — ответил мне: