Из воспоминаний сельского ветеринара - Джеймс Хэрриот

Сломанные концы большой берцовой кости разошлись, и нам пришлось долго повозиться, прежде чем мы сумели совместить их и наложить гипс. Теперь предстояло зашить бесчисленные раны и порезы.

Эту работу мы поделили, и теперь тишину в операционной нарушало только позвякивание ножниц, когда кто-нибудь из нас выстригал каштановую шерсть вокруг очередного повреждения. Я, как и Зигфрид, знал, что работаем мы наверняка бесплатно, но тягостной была совсем другая мысль: а вдруг после таких усилий нам все-таки придется его усыпить? Он по-прежнему находился в ведении полиции, и, если в течение десяти дней его никто не востребует, он будет подлежать уничтожению как бродячее животное. Но если его бывшим хозяевам он небезразличен, то почему они уже не наводили справки в полиции?..

Когда мы все закончили и вымыли инструменты, время перевалило далеко за полночь. Зигфрид бросил последнюю иглу на поднос и поглядел на спящего песика.

— По-моему, снотворное перестает действовать. Давайте-ка уложим его у огня и выпьем, пока он будет просыпаться.

Мы унесли песика на одеяле в гостиную, а там уложили на коврике перед камином, в котором ярко пылал уголь. Мой патрон протянул длинную руку к стеклянному шкафчику над каминной полкой, достал бутылку и две рюмки. Без воротничков и пиджаков — лишь одни крахмальные манишки и брюки от вечернего костюма напоминали о бале, на котором нам так и не довелось побывать, — мы удобно расположились в креслах по сторонам камина, а между нами мирно посапывал наш пациент.

Теперь он выглядел куда приятнее. Правда, веки одного глаза стягивал защитный шов, а задняя нога в гипсе торчала неестественно прямо, но вид у него был чистенький, прямо-таки ухоженный. Казалось, его ждет заботливый хозяин… Но только казалось.

Шел второй час ночи, и содержимое бутылки заметно поубавилось, когда каштановая головка приподнялась.

Зигфрид наклонился, потрогал ухо, и тут же хвост захлопал по коврику, а розовый язык нежно лизнул его пальцы.

— Симпатичная псина, — пробормотал Зигфрид, но тон его был странным. Я понял, что и его тревожит дальнейшая судьба бездомной собачки.

Два дня спустя я снял швы, стягивавшие веко, и, к большой своей радости, увидел совершенно здоровый глаз. Молодой полицейский был доволен не меньше меня.

— Нет, вы только посмотрите! — воскликнул он. — Словно ничего и не было.

— Да. Все зажило превосходно. Ни отека, ни воспаления. — Я нерешительно помолчал. — О нем так никто и не справлялся?

Он покачал головой:

— Пока нет. Но остается еще восемь дней, а ему у нас тут неплохо.

Я несколько раз заглядывал в участок, и песик встречал меня с неуемным восторгом. Прежняя боязливость исчезла бесследно: опираясь на загипсованную заднюю ногу, он передними обхватывал мое колено и бешено вилял хвостом.

А меня все больше одолевали зловещие предчувствия, и на десятый день я лишь с трудом заставил себя пойти в участок. Ничего нового не произошло, и у меня не было иного выхода, кроме как… Усыпляя одряхлевших или безнадежно больных собак, утешаешься мыслью, что конец все равно близок и ты лишь избавляешь их от ненужных страданий. Но убить молодую здоровую собаку — мысль об этом внушала мне отвращение. Однако я был обязан исполнить свой долг.

В дверях меня встретил молодой полицейский.

— Опять ничего? — спросил я, и он покачал головой.

Я прошел мимо него в сарай, и песик, по обыкновению, обхватил мое колено, радостно глядя мне в глаза и приоткрыв пасть, словно от смеха.

Я поспешно отвернулся. Либо сейчас, либо у меня не хватит духа…

— Мистер Хэрриот! — Полицейский потрогал меня за локоть. — Я, пожалуй, возьму его себе.

— Вы? — Я уставился на него с изумлением.

— Ну да. Вообще-то у нас тут часто сидят бродячие собаки, и как их ни жалко, но ведь всех себе не возьмешь!

— Конечно, — ответил я. — У меня тоже бывает такое чувство.

Он кивнул.

— Только этот почему-то словно особенный и попал к нам в самое подходящее время. У меня две дочки, и они меня просто замучили: подари им собачку — и все тут. А он вроде бы совсем такой, как требуется.

У меня вдруг стало удивительно тепло на душе.

— Совершенно с вами согласен. Он на редкость ласковый. Как раз то, что нужно для детей.

— Отлично. Так и решим. Я ведь только хотел спросить ваше мнение. — Он весело улыбнулся. Я смотрел на него так, словно видел впервые.

— Простите, а как вас зовут? — спросил я.

— Фелпс. П. Ч. Фелпс.

Он показался мне настоящим красавцем — смешливые голубые глаза, свежее румяное лицо и ощущение надежности, пронизывавшее весь его облик. Я с трудом подавил желание горячо потрясти ему руку и дружески хлопнуть по спине. Но мне удалось сохранить профессиональное достоинство.

— Ну что же, лучше и не придумаешь. — Я нагнулся и погладил песика. — Не забудьте привести его к нам через десять дней, чтобы снять швы, а гипс уберем через месяц.

Швы снимал Зигфрид, а я увидел нашего пациента лишь четыре недели спустя.

П. Ч. Фелпс привел не только песика, но и двух своих дочек — одной было шесть лет, а другой четыре года.

— Вроде бы уже пора снимать гипс, верно? — сказал он.

Я кивнул. И он, поглядев на дочек, скомандовал:

— Ну-ка, девочки, поднимите его на стол.

Они старательно ухватили нового товарища своих игр и взгромоздили его на стол, а тот отчаянно вилял хвостом и ухмылялся во всю пасть.

— По-видимому, все вышло неплохо, — заметил я.

Фелпс улыбнулся.

— Слабо сказано. Их с ним водой не разольешь. Даже выразить не могу, сколько нам от него радости. Просто еще один член семьи.

Я достал маленькую пилу и начал кромсать гипс.

— Думаю, это взаимно. Собаки любят чувствовать себя под надежным кровом.

— Ну, надежнее ему не найти! — Фелпс погладил каштановую шерсть и, усмехнувшись, сказал песику: — Будешь знать, как клянчить у ларьков на рынке. Вот полицейский тебя и забрал!

Ярмо для слишком резвой овцы

Это неказистое, но эффективное приспособление ограничивало возможности овцы, склонной отбиваться от стада. Три легкие палки скреплялись у нее на шее в ярмо с шестью торчащими концами, которые не позволяли ей протиснуться сквозь фигурный перелаз, проскользнуть под нижней перекладиной загона либо воспользоваться щелью в каменной стенке или живой изгороди.

Сушилка для сыра

Сыр раскладывали сушиться на открытых полках. Первое время его переворачивали дважды в день, затем на протяжении двух недель — раз в день и наконец через день, пока не отсылали на рынок или не продавали скупщику в октябре-ноябре готовым для продажи на Рождество. Влага из дозревающего сыра поначалу сочится в большом количестве, так что полки приходится постоянно вытирать.

Изготовление веников

Веники из вереска или дрока связывались узкими полосками коры вяза длиной около метра. Стебли зажимали в металлических клещах и плотно обматывали лыком — шло на это от 4 до 9 полосок. Некоторые фермеры изготовляли веники для собственного пользования, но работники и их семьи вязали их на продажу в больших количествах — иногда до двухсот штук в день. На фермах этими вениками очищали сапоги, а также подметали коровники и конюшни. В литейных ими снимают сор с поверхности расплавленного металла.

Изготовление железной шины

Колесник сгибает железную полосу в кольцо в вальцах, затем нагревает концы, чтобы склепать их. Готовую шину раскаляют докрасна и надевают на деревянный обод установленного на земле колеса, а потом обливают водой, чтобы она крепко его сжала.

Механическая сеноворошилка

Машина для переворачивания сена, в которую запрягалась лошадь, избавляла от необходимости ворошить сено вручную с помощью грабель, что было очень трудоемким процессом. Когда валки подсыхали сверху, сеноворошилка переворачивала их нижней стороной вверх, чтобы и та просохла. В употребление сеноворошилка вошла в самом начале века, и ею продолжают пользоваться и теперь, но с 40-х годов ее тащит не лошадь, а трактор.

Балансирный плуг

Чтобы направлять и удерживать в нужном положении такой плуг без опорных колес, требовался сильный и опытный пахарь, зато можно было не опасаться, что колеса увязнут в тяжелой почве. Пахать на нем было трудно и для человека, и для лошади, особенно на полях в холмах, расположенных на довольно крутых склонах. Обычно в такой плуг запрягали пару лошадей. Треугольное лезвие лемеха подрезало пласт снизу горизонтально, острый нож на нем вел вертикальный разрез, а отвал позади лемеха поднимал и переворачивал пласт.