Репин - Софья Пророкова

В академической чайной ученики часто собирались побеседовать со своим профессором. Репин любил эти встречи, охотно вступал в споры с молодежью, сам при этом молодея.

Но однажды произошла беседа, которая привела Репина к решению покинуть Академию.

Ученик Лепилов сказал своему учителю очень горькие слова. Он говорил о том, что имя Репина влечет к себе всех молодых, они мечтают попасть к нему в мастерскую, с трудом этого добиваются, а потом художниками не становятся и даже иногда оставляют Академию, разочарованные в своем призвании.

Можно ли сказать учителю слова больнее?

Репин не щадил времени и сил, часто бывал в мастерской, старался, как мог, передать ученикам свой опыт и знания. Оказывается, все это впустую, он лишь портит учеников, которые по его вине разбегаются из Академии. И Репин ответил так:

— Было бы несправедливо бросать обвинение писателям, которые хотели бы научиться писать так, как пишет Толстой, а, учась у него, они все-таки не сделались бы Толстыми, и Лев Николаевич в этом был бы не виноват.

В ответе этом было много справедливого. Многие ученики брали от Репина все, что он мог дать. Нужно только уметь у него учиться, а таким умением обладал не каждый.

Но обвинение произнесено. Несмотря на то, что другие ученики с Лепиловым не соглашались, Репин понял, что в своей мастерской он больше не нужен.

Другое замечание — ученика Верхотурова — подлило масла в огонь. Тот сказал, что ученики очень нуждаются, порой у них нет денег на еду, а из профессорских квартир всегда так маняще вкусно пахнет. Да и живут профессора в квартирах из десяти комнат, а ученикам и писать негде.

Справедливость этого упрека отрицать было трудно. Репин не забыл поры своего полуголодного ученичества. Может быть, именно в этом коротком, но таком неприятном разговоре ему представилось, как многое отделяет его сейчас от тогдашнего бедного, безвестного ученика. Вспомнилась анфилада комнат его казенной квартиры, и он тут же решил со всем этим расстаться. Он сказал:

— Отныне квартиру в Академии я занимать не буду и отдам ее ученикам для работы.

Так окончился этот тяжелый разговор. Репин ушел из чайной в смятенном состоянии. К метаниям, сомнениям и колебаниям последних лет прибавился и этот ропот молодежи.

Хотелось чьей-то большой и умной поддержки, чьих-то сильных, направляющих слов.

Репин поехал в Ясную Поляну. Потянуло к Толстому. Вслед за ним выехала делегация учеников Академии. Просили Репина вернуться. Но на сей раз он был непреклонен. Решение бесповоротно — профессор Академии Илья Ефимович Репин оставил мастерскую и перестал учить молодых художников.

Но не у Толстого было искать художнику ответа на мучившие его вопросы. Какую ясность мог внести в его седеющую голову хозяин Ясной Поляны, если сам он напугался революционных событий и отнесся к ним откровенно враждебно?

И кто знает, очутись в ту пору рядом с Репиным человек, который проник бы в его смятенные мысли, поддержал его в поисках правды и умно, чутко подтолкнул на ясную дорожку, еще не одну яркую вспышку дал бы миру его могучий талант. Но такого человека не оказалось. Рядом была Нордман со всеми ее кликушествами и вздором.

Репин вернулся в «Пенаты», не обретя так нужного ему для творчества равновесия, ясности мысли.

Горького уже не было в России, да он заметно начал остывать в своих отношениях к Репину, видя его раздвоенность.

А в мастерской стояли начатые картины: шла ликующая толпа болтунов о свободе, Христа искушало какое-то страшное чудище, валялись эскизы неосуществленной затеи с картиной «Освобожденная Русь».

Репина снова неудержимо потянуло к своим вольным, бесстрашным казакам, с которыми он, сожалея, расстался, закончив картину «Запорожцы». Отставив все другие замыслы, художник с большим воодушевлением принялся за начатую еще в девяностых годах картину, в которой, как со старыми хорошими друзьями, встретился с необузданно смелыми и веселыми казаками.

На другом холсте в это же время писалось «17 октября 1905 года». Там — аристократы духа, «дети солнца». А здесь в огромной лодке, разрезающей высокую волну, наперерез этой волне, преодолевая клокочущее море, напрягая все силы, гребут отважные, веселые, не боящиеся опасности люди. Красивый, мужественный, непобедимый народ.

Нам рассказала об этой картине, О. А. Лясковская — историк искусства, написавшая много работ о Репине. Она видела ее на выставке, и картина тогда производила очень хорошее впечатление. Было прекрасно написано море, изгиб волны, обнаженная спина казака. Репин писал гладким мазком, в манере его старых вещей. Художник возлагал много надежд на это полотно и был очень удручен тем, что оно никем не принято.

Но после неудачи на выставке Репин заново переписал свою картину — и вконец ее испортил. Она, по-видимому, находится за границей.

На одном полотне обличение немощи, фразерства и предательства либеральной интеллигенции. На другом — гимн мужеству, силе, вольности.

Таким был великий Репин в своей мастерской, когда оставался один на один с картинами и сбрасывал с себя муть человеческих влияний, отдаваясь исключительно своему мудрому и чистому таланту живописца.

Но порыв этот никем не был оценен. Не заметили зрители, побывавшие на передвижной выставке в 1908 году, и тех композиционных живописных исканий, которым художник придавал такое большое значение.

Горечь этой неудачи Репин переживал очень тяжело. Он писал художнику Куренному 3 января 1909 года:

«Картину мою только близкие товарищи одобряли (Суриков, Касаткин), а критики предъявили свои требования — картину рассматривать не удостаивали: не прежний Репин.

Действительно не прежний: прежде я ставил типы, экспрессии, а самая картина выходила — ладно; а если гармонии не было, ее и сам я уже не смел требовать от картины своей, а зритель развлечен был другим. Ставились лица, характеры, экспрессии — композиция обыкновенно у меня не вытанцовывалась… В этой «Черноморской вольнице» я более всего работал над композицией и гармонией… Оказалось — это еще мало кому чувствительно; никому не требуется — относится к технике дела, технике доброго старого времени: теперь уже иначе глядят, иначе работают. Над этими вечными вопросами искусства стараются не останавливаться, чтобы не потерять задора невежды… виноват, смелости и самобытности».

Значение этой картины в творчестве Репина гораздо больше, чем ей придавалось до сих пор. Независимо от ее чисто живописных качеств, она более эскизов, непосредственно откликающихся на революционные события, раскрывает внутренний мир художника. Репин, «ваше превосходительство», живущий в занесенных снегом «Пенатах», побаивался возмездия народного. Репин, стоящий с кистями и палитрой перед холстом, возвеличил народ, его отвагу и напор. Это старые, знакомые ему образы, но он пытается найти в них новое звучание.