"Две жизни" (ч. I, т.1-2) - Конкордия Антарова (Кора)

— И легче дышу, и не чувствую себя скованной. Но почему все мои вещи лежат здесь? — опять спросила она. Она протянула руку к столу, но И. остановил её.

— Подождите немного, придите в себя окончательно. Выпейте кофе. — И он подал ей чашечку кофе, но я заметил, что он растворил в ней частицу пилюли Али.

Хава поднялась ко мне и взяла у меня флакон сэра Уоми. Я уже приготовился к смраду и был поражен, когда увидел, что Хава положила все вещи Строгановой на поднос, открыла флакон, в котором оказался такой же жёлтый порошок, каким сэр Уоми обсыпал нож и браслет в доме князя.

И. высыпал порошок на драгоценности Строгановой, поджёг его и сказал мне:

— Подай Жанне питье из стакана и перемени компресс. Я быстро выполнил приказание. Проснувшаяся Жанна выпила питье, не узнавая меня, повернулась на другой бок и через мгновение опять заснула.

Когда я вернулся на свой наблюдательный пост, порошок уже догорал. Вся комната была полна дыма и смрада; что-то лопалось, точно стреляли из маленького револьвера; вдруг раздался взрыв, и у Строгановой вырвался крик ужаса.

— Теперь вам нечего бояться, — сказал И. — Носить эти вещи было страшно. Сейчас они безвредны. Левушка, ты специалист протирать бриллианты, — вот тебе жидкость и платок, — поманил меня И., указывая на драгоценности.

Я мигом — что тебе Верзила — очутился подле него и принялся за дело. В каком печальном состоянии оказались драгоценности Строгановой! Прекрасная чёрная жемчужина разлетелась в мельчайшие кусочки, как стекло. На месте розового бриллианта лежал кусок лопнувшего чёрного угля. Из всей груды бриллиантов и колец осталось около десятка прекрасных вещей.

— Посмотрите сюда, — сказал И. Строгановой. — Вещи, которые вы считали золотыми, оказались просто медью и серебром. Позолота сошла с них, и вы можете убедиться, чего они стоили. Камни, за исключением оставшихся, были просто отлично шлифованным горным хрусталем. А вы носили эти тяжёлые подделки, принимая их за умопомрачительные ценности. Строганова молча качала головой.

— Эти уцелевшие вещи подарил мне мой муж. А всё, что оказалось хламом, дарил Браццано, уверяя, что стоимость вещей так огромна, что на них можно купить целое княжество, — выговорила она со стоном, в котором звучали досада и раздражение.

— Для Браццано, быть может, эти вещи и были ценными. Но что подразумевал он под этим, вам непонятно сейчас. Вскоре вы это узнаете. А теперь можете безбоязненно надеть свои кольца и браслеты. Но внутри, в ридикюле, у вас тоже немало мусора, который надо выбросить.

Строганова надела свои драгоценности, открыла ридикюль и вскрикнула. Письмо Браццано, для передачи Жанне, тоже обуглилось и развалилось на куски.

Увидев превратившееся в пепел письмо, сын Строгановой замычал и заёрзал на своём стуле.

— Закройте рот, вытритесь, примите человеческий облик и отвезите вашу мать домой, — сказал повелительно и грозно И. — Бойтесь ослушаться моего приказа. И помните только об этой минуте, а не о страхе перед Браццано. Вы ещё молоды и можете поправить всё, что по своей наивности натворили. Я верю, что вы ещё можете стать честным человеком, а не низкопробным негодяем.

Помните же об этой минуте, о состоянии, пережитом вами здесь, и желайте всеми силами вырваться из рук шарлатана, наложившего на вас и вашу мать свои гипнотические путы, — говорил И., пристально глядя на несчастного юношу.

Через некоторое время мать и сын вышли, я помог Хаве убрать оставшуюся от мнимых драгоценностей дрянь, умылся и возвратился к И. Все вместе мы поднялись к Жанне.

Она продолжала спать. Дыхание у неё было ровное, и И., наклонившийся над нею, сказал, что жар у неё спал.

Он ничего не рассказывал нам, а я ни о чём не спрашивал. Меня очень интересовало, например, где же дети, так как в их комнате было тихо.

— Хава, Левушка останется покараулить Жанну; а мы с вами съездим за детьми, которых Анна временно устроила в своём доме. Кстати, я еще днём хотел сказать тебе, Левушка, что вернулся капитан. Я видел его. Он мечется по делам, но обещал к восьми часам прийти сюда. Я не сомневаюсь, что он сдержит слово, и тебе будет радостно встретиться с нашим милым другом. Я не накладываю вето на твой язык, Левушка: напротив, ты окажешь мне большую услугу, если расскажешь капитану всё, что пережил за это время. Милый он человек, спешил Бог знает как, чтобы лишний день провести в Константинополе с нами. По расписанию пароход будет стоять здесь дней пять. Дождитесь моего возвращения. Ты, бедный мой мальчик, давно ничего не ел. Ну, зато пойдём к кондитеру, «Багдад» преподнесу тебе в лучшем виде.

— Дорогой Лоллион, я готов ничего не есть и не пить ещё два дня, только бы не видеть и вас, и Ананду печальными и утомлёнными. Что бы я только не дал, чтобы день ваш был лёгок, — прошептал я, вися на шее своего друга и еле сдерживая слёзы.

— Вот так храбрец! Это где же видано, чуть ли не плакать взрослому мужчине? — вдруг услышал я рядом голос Хавы. — Извольте поддерживать репутацию весельчака: а то вы можете и мои глаза превратить в слезливые потоки. — Она смеялась, но я уловил в её смехе не горечь, а что-то особенно меня поразившее, чему я не мог найти определение. Я удивлённо посмотрел на неё и сказал:

— Если сэр Уоми спросит меня ещё раз: "Как смеется Хава?", то я скажу ему, что в её смехе не звенит хрусталь, в нём звук разбитой фарфоровой вазы.

— Помилуйте, господин Следопыт, не давайте такое чудовищное определение моему смеху, — протестовала Хава. — Уж лучше скажите, что смех чернокожих негармоничен для вашего слуха.

— Этого я сказать не могу, потому что мой великий друг Флорентиец однажды объяснил мне, что кровь у всех людей красная, а И. научил меня понимать, что такое любовь к людям. Я равен вам, как и вы мне, нашими правами на жизнь и труд. Как же я могу сказать, что не способен слиться с вами в гармонии? Я могу подслушать трещину вашего сердца и молчать о ней, но не могу выключить себя из той атмосферы, в которой оно жалуется мне, когда вы смеетесь. Хава развела руками и повернулась к И.

— Помилосердствуйте, И. Этот мальчик меня без ножа режет. И. весело засмеялся, потрепал меня по плечу и сказал Хаве:

— Скорее, пожалуйста, я хочу вернуться до девяти часов. Могу сказать только одно: устами младенцев глаголет истина.

Молча накинула Хава пелерину, оба вышли, я запер двери и остался в магазине один.

По странной игре мыслей я принялся думать о пологе над кроватью Жанны. Мне определенно стало казаться, что он предназначался Анне, что сэр Уоми вёз его для неё, — и что и сам он ехал сюда в связи с чем-то очень большим и значительным для её жизни. Его слова об Индии, о том, что теперь у неё нет надежды туда уехать, — всё говорило мне, что жизнь Анны должна была совершенно измениться. Но что сама она сделала что-то не так, что подвела не только себя и Ананду с его дядей, но и сэра Уоми и Али.

"Если столь трудно удержаться на высоте таким большим людям, как Анна, то как же пробираться по жизненной тропе такому мальчику, как я? — мелькало у меня в голове. — И что могло разбить сердце Хавы? Почему нет в ней полной удовлетворённости жизнью, хотя она живёт в непосредственном общении с сэром Уоми?" — всё думал я, перескакивая от одного образа к другому.

Несколько часов, проведённых мною в работе с сэром Уоми, сделали меня счастливым и радостным. Как же можно жить всю жизнь подле него и носить трещинку, хотя бы на печёнке, не то что на сердце? Этого понять я не мог.

Я прошёл к Жанне, увидел, что там всё благополучно, снова спустился вниз и стал ждать капитана, медленно расхаживая из угла в угол.

Вскоре зазвенел колокольчик, и я очутился в объятиях моего друга, который принёс огромный букет благоухающих роз и лилий для Жанны.

Взаимные вопросы и ответы, удивление переменой, которую нашли друг в друге, — и вот мы в углу на диванчике, и я поверяю капитану все недавние события.

Во многих местах капитан вскакивал тигром; в иных смотрел на меня нежнее матери; но кое-что положительно не мог взять в толк.

Когда дело дошло до слёз Анны, — он остановил меня и несколько раз переспросил о том, что говорил сэр Уоми. Он яростно сжимал кулаки каждый раз, когда я упоминал и я Браццано.

В заключение я рассказал ему о Хаве, о моём страхе перед ней в Б., о её письме ко мне и подарке, не забыв упомянуть о том, как я определил её смех.

Капитан хохотал, говоря, что в жизни ещё так не смеялся. — Разбитая негритянская ваза! Да это же чудо! Кто, кроме вас, такое выдумает?

— Ну а кто, кроме вас, придумает подарить мне такое кольцо? — сказал я, благодаря его от всей души. — Вот едут, смотрите же, не выдайте меня перед Хавой. Напустите всё ваше джентльменство и не забудьте, что чернота её ей не очень приятна.

— Не волнуйтесь, Левушка. Буду тих, как паста для замазки трещин.