Неугасимый огонь - Биверли Бирн

– Это, наверное, единственное во дворце место, которое не покрыла шестилетняя пыль. Взгляни Рафи, интересно, а что там за этими дверями?

Их было несколько, все они находились на одной стороне. В замке каждой двери торчало по ключу. Софья открыла створки и увидела ряды одеяний, платьев и даже вскрикнула от восторга.

– Они старомодны, но как великолепны! Тебе не кажется, Рафи?

– Они красивее, чем это черное платье, которое сейчас ты носишь, мамочка, – ответил мальчик.

– Вот как? Тогда я сейчас переоденусь.

Софья выбрала тяжелое одеяние светло-розового цвета с отделкой из белых кружев. Это платье было самое простое по стилю, что она смогла выбрать, и лишь недавно оно вышло из моды. Софья рассматривала черепаховые гребни и щетки, в беспорядке лежащие на туалетном столике в углу и, взяв одну из них, она стала причесываться. Алебастровый кувшин, в котором когда-то хранился пчелиный воск был пуст, поэтому Софья не смогла пригладить волосы так, как полагалось знатной даме. Часть ее черных вьющихся волос, в узел на затылке собрать не удалось, они по-прежнему обрамляли ее лицо, что поделаешь, ничего другого она изобразить у себя на голове не могла. Ну и пусть, хоть как-то причесана.

– Ну, Рафи, что ты скажешь? – Она повернулась перед сыном, ожидая его одобрения, но его уже не было в комнате. – Рафи, где ты?

– Здесь, смотри. Я бегал нарвать цветов для твоих волос– Он вышел с балкона, держа в руке букетик фиолетовых глициний.

– Рафи, как ты до них добрался?

– Я перелез через ограду, я хорошо умею лазить. – Сказано это было так торжественно, что ей ничего не оставалось, как рассмеяться. Софья сделала в его сторону небольшой реверанс и забрала букетик. – Благодарю тебя, принц Рафаэль. Я с гордостью буду носить их.

Она закалывала фиолетовые глицинии за ухом, когда раздался тихий стук в дверь. Это мгновенно перенесло ее в реальный мир разваливающегося дворца.

– Войдите. – Она глубоко вздохнула и приготовилась выслушать или увидеть все, что угодно.

– Донья Софья, я нашел немного воды, кофе и молока. – В руках у Энрике был поднос с тремя стаканами. Когда он увидел ее, он онемел. – Извините, что я так вот… неожиданно зашел. Вы так красивы, донья Софья.

– Спасибо, и за кофе тоже. Ты что, еще кого-нибудь видел?

– Никого. А сеньор там спит, – он кивнул в сторону спальни Роберта. – Он не выходил еще. Я подошел к двери и послушал, как он дышал, но во внутрь не заходил…

– Очень хорошо, Энрике. Мы, пока, останемся здесь на некоторое время, может быть и надолго. Но, ни я, ни Рафаэль не можем жить в такой грязи. Я хочу, чтобы ты пошел в город и привел сюда каких-нибудь женщин, чтобы они убрали дворец. Кроме того, необходимо купить продукты и найти кухарку, чтобы нам она готовила вкусную пищу. Позже мы займемся поисками мажордома и лакеев. Сейчас нам, в первую очередь, нужны толковые работники, которые умели бы чистить и драить.

Возничий Энрике откашлялся.

– Донья Софья, простите меня, но…

– Да?

– А деньги? Ведь им нужно будет заплатить, и может быть даже вперед? Если бы они у меня были, то я отдал бы их без разговоров, но у меня денег нет. Эти ворюги из Касереса взяли у меня все, до последнего реала. А те деньги, которые нам дал падре Альфонсо, мы истратили в дороге.

– Сейчас у меня тоже денег нет, – призналась Софья. – Следовало получше бы подготовиться, уезжая из Касереса. Вот что, Энрике. Ты скажи им, что их зовут работать во дворец Мендоза. Скажи им, что идальго выздоровел и зовет их. И скажи им, что он хорошо заплатит. Ведь каждому известно, что Мендоза делают деньги из воздуха.

Сначала Энрике глядел на нее с недоверием, но постепенно оно улетучивалось.

– Я попробую, донья Софья.

Он собрался уходить, повернулся, но застыл на месте, как вкопанный. В коридоре стоял еще один мужчина и смотрел на них. Высокий, худой, как скелет, с длинными белыми волосами и седой бородой, он походил на какого-нибудь прорицателя. Он, не отрываясь, смотрел на донью Софью и мальчика. Энрике загородил собою Софью и Рафаэля и стал смотреть на Роберта агрессивно.

– Все в порядке, Энрике, – поспешила успокоить его Софья. – Это дон Роберт, идальго. Мы с ним старые друзья. Иди и выполняй то, что я тебе поручила.

Софья дождалась, пока шаги возницы не замерли в коридоре и обратилась к Роберту.

– Доброе утро, Роберт. Тебе лучше после ванны?

– Где твое черное одеяние? Мне показалось, что ты монахиня.

– Я же сказала тебе, что никакая я не монахиня. Это для маскировки. А это… я не знаю, чье это платье, но думаю, ее владелица не оторвет мне голову, что я взяла его без спросу.

Он рассмеялся резким, неприятным смехом.

– Это платья доньи Кармен. Знаешь, это ее комната, но она уже давно умерла, как и все Мендоза. Что это за мальчик?

Рафаэль спрятался за Софью и сейчас со страхом в глазах выглядывал из-за ее кринолина, явно смущенный присутствием этого странного незнакомца. Софья выставила мальчика перед собой.

– Мой сын, Рафаэль Пабло Мендоза. Рафи, это твой двоюродный дядя Роберт.

Роберт отрицательно покачал головой.

– Ты лжешь. Не было у Пабло никаких сыновей.

– Нет, это его сын. Вот он.

– Я тебе не верю. Пабло сказал бы мне о нем.

– Меня не очень-то волнует, веришь ты мне или нет. Рафаэль родился через несколько месяцев, после смерти Пабло. У меня есть бумаги, это подтверждающие, подписанные священником.

Роберт присмотрелся к мальчику, потом пожал плечами.

– Впрочем, какое сейчас имеет это значение?

– Имеет, – Софья шагнула к нему. – Все это – наследство Рафаэля. И ты не должен продолжать все это разрушать.

– Что «все это»? Ветхий дворец, имя которого обесчещено? Софья, мне кажется, что ты самая большая тупица во всей Испании. Почему ты не позаботилась о том, чтобы изменить имя мальчика? В конце концов, избавила бы этого маленького бастарда от позора до конца своей жизни оставаться Мендоза.

Софья побледнела, но сдержалась. Потом поцеловала Рафаэля.

– Подожди здесь, дорогой мой. Дядя Роберт и я, мы должны поговорить недолго с глазу на глаз.

Она подошла к Роберту и почти вытолкала его из комнаты. Создавалось впечатление, что это не человек, а кукла из папье-маше. Он и сегодня не противился. Софья плотно закрыла за ними дверь– и лишь теперь дала волю своим чувствам.

– Ты несчастный, лживый, трусливый негодяй! И ты еще можешь называть моего сына бастардом! Он – Мендоза, ты меня слышишь? Мендоза! Он не нуждается ни в каких других родословных, будь они хоть от Господа Бога. – Она вновь несколько раз влепила ему пощечину.

Но если этой ночью в том, как она хлестала его по щекам был холодный расчет, то теперь ею руководила ярость.