С вождями и без них - Георгий Шахназаров

- А на мой взгляд, это перевернутая логика. Вы ведь лучше меня знаете, что если, не дай бог, вспыхнет война, она не ограничится танковыми и артиллерийскими баталиями, как это было, когда мы с вами воевали. Неизбежно в ход будет пущено ядерное оружие. Раз так - значение малых армий, не имеющих на вооружении ракет с ядерными боеголовками, будет ничтожно. Если же все-таки обойдется без этого, нет никаких гарантий, что, скажем, те же венгры будут беспрекословно выполнять приказы нашего штаба, не захотят остаться нейтральными или даже перейти на сторону Запада, чтобы отомстить за 1956 год. Сильно сомневаюсь я и в том, что гэдээровские немцы захотят воевать со своими кровными родственниками на стороне России. Так не разумнее ли не подталкивать наших союзников к милитаризации экономики, а, напротив, сказать им: мы гарантируем вашу безопасность, а вы можете вполовину или в три раза сократить свои военные расходы и часть высвободившихся средств внести в качестве своего вклада в коллективную оборону содружества?

- Они на это не пойдут. Каждому государству хочется иметь свою собственную армию.

- Я и не говорю, что им надо вовсе отказаться от своих вооруженных сил. Речь только о том, чтобы не было непосильного военного бремени. Вы ведь знаете, в странах ОВД военные расходы на душу населения в два, а то и в три раза выше, чем на Западе.

- Что же, наша ноша еще тяжелее.

- Верно. И об этом стоит подумать. Но, в конце концов, это наша ноша. Мы супердержава. А они-то почему должны страдать?

- Социалистический интернационализм, - улыбнулся Сергей Федорович.

- Нам выгодно избавить друзей от лишних военных расходов. Это позволило бы повысить жизненный уровень, значит, и притягательность социализма. Ведь факт, что в ГДР население живет в полтора-два раза хуже, чем рядом, в ФРГ, а армию республика содержит такую, что могла бы завоевать пол-Европы. Ну и в Чехословакии то же самое. В Польше...

- А куда в таком случае денем оружие, которое сейчас продаем им? - спросил маршал.

- А зачем его производить в таких количествах? - ответил я вопросом на вопрос.

- А затем, что мы ценой огромных усилий и жертв создали первоклассные заводы, не уступающие американским. Так что же, прикажете оставить их без работы или перейти на производство кастрюль? Нет. Это все утопии.

- А вы верите, что ядерная война неизбежна?

- Не знаю. Но если ее и удастся избежать, то как раз благодаря тому, что мы не будем уступать Западу в силе. В этом я как начальник Генерального штаба и вижу свою задачу.

Целостное "военно-промышленное мышление" глубоко укоренилось в нашей военной среде, как и в директорском корпусе. И называть этот альянс ВПК или как-то иначе, он, как раковая опухоль, засел в нашем государственном организме, пустив метастазы буквально во все сферы жизни - в экономику, быт, нравы, литературу, искусство и обыденное сознание. Ну а в формальном плане последние сомнения рассеял у меня не кто иной, как Дмитрий Федорович Устинов.

Само назначение этого крупного организатора военного производства министром обороны олицетворяло как бы унию армии и индустрии вооружений. Симпатичный, открытый, общительный человек, он не чурался при случае и, так сказать, общетеоретических проблем. Однажды, во время перекура между двумя заседаниями, на мой вопрос, есть ли у нас ВПК, подумал и ответил:

- Конечно, в чистом виде. А как его еще иначе назвать? Думаю, это связано с нынешним уровнем развития боевой техники. Знаешь, раньше не столько от оружия зависело дело, сколько от силы, смелости, умения солдата. А теперь, пожалуй, наоборот. Кнопки нажимать - не хитрое дело.

Из всех задач, которые выпали на долю перестройки, самой сложной была демилитаризация страны. Сразу же следует сказать, что она ни в коем случае не мыслилась Горбачевым как тотальное саморазоружение, рассчитанное на то, что воодушевленный нашим примером Запад по-христиански ответит тем же. Будучи по убеждениям, как принято теперь говорить, "государственником", он вовсе не намерен был лишать Советский Союз военной мощи, а хотел только привести ее в соответствие с разумными целями и возможностями. В этом смысле его вполне устраивали принятая ОВД еще при Брежневе и Андропове доктрина оборонительной достаточности: "расходовать на оборону ровно столько, сколько нужно, и ни копейки больше", готовность разоружаться на равной основе с Западом при постоянном сохранении достигнутого стратегического паритета.

Но все дело в том, что, если эти неплохие намерения до сих пор только декларировались, Горбачев, в отличие от своих предшественников, твердо решил осуществить их на деле. Он без колебаний предал гласности данные о наших непомерных военных расходах, благодаря чему на смену "воинственному миролюбию" в обществе пришли антимилитаристские настроения. Создав таким образом благоприятную атмосферу, Горбачев начал шаг за шагом осуществлять намеченные меры. Их очередность подразумевалась сама собой: уйти из Афганистана; снять опаснейшее на тот момент противостояние ракет средней дальности в Европе; подвести к финишу бесконечные переговоры по стратегическому ядерному оружию. Дальнейшее целиком зависело от успешного решения этих первозначных проблем. В тот момент не имело смысла задумываться над тем, какое именно событие будет расценено как конец "холодной войны" и чем новый мировой порядок будет отличаться от прежнего.

Теперь, когда решение этих проблем осталось позади, когда политики, дипломаты и военные ломают головы уже над задачами другого рода, ликвидация ракет средней дальности или соглашение по стратегическим вооружениям могут показаться не столь уж великими достижениями. Между тем это был в полном смысле поворотный момент в истории человечества: удалось остановить мчавшуюся на бешеной скорости машину вооружений и впервые развернуть ее в обратном направлении. Решающая заслуга в этом принадлежит Горбачеву.

Постоянно помня об этом, легче объяснять и тактические шаги, которые порой давали повод подозревать, что генсек ведет ту же игру, какую вели его предшественники: клянется в своей приверженности миру, клеймит гонку вооружений, но за этой пропагандистской завесой Советский Союз продолжает наращивать военные мускулы. Те, кто так думал, не давали себе труда уразуметь, насколько адски сложной и опасной задачей было обуздание милитаризма, за которым у нас стояли вековые традиции.

Как ни парадоксально звучит, проще всего было принять решение об уходе из Афганистана. И политическому руководству, и генералитету давно уже было ясно, что война эта нами проиграна и нужно уносить ноги. Вопрос был только в том, как это сделать. Признать поражение, публично покаяться, приравняв афганскую авантюру к агрессии США против Вьетнама, начать отвод войск и прекратить поставки оружия режиму Наджибуллы? Кабул в таком случае пал бы через неделю после вывода советского контингента, удалось бы сэкономить многомиллиардную стоимость оружия, которое еще много месяцев продолжало поставляться в Афганистан, американский конгресс стоя аплодировал бы миротворцу, а Нобелевский комитет, пожалуй, присудил бы ему премию мира тремя годами раньше. К такому варианту подталкивали некоторые нетерпеливые демократы. Подозреваю, нашлись бы политические лидеры, которые действовали бы именно так.

Горбачев предпочел иное решение, потому что по природе своего политического мышления он не революционер, а реформатор, не пацифист, а реалист. Он предпочел не бежать с поля боя, не "бросить" войну, а постепенно, в несколько этапов ее остановить. Это позволило сделать поражение менее болезненным, не подвергать чрезмерной перегрузке психику солдат (каково, если еще вчера вы считали, что выполняете интернациональный долг и делаете благое для Родины дело, а сегодня говорят, что вы участвовали в грязной войне, убийца и насильник), не бросать на произвол судьбы людей, перед которыми страна взяла на себя определенные обязательства. И хотя не вызвать в результате всего особых восхвалений, но встретить достаточное понимание, потому что прагматичные американцы ничего иного от нас и не ожидали.

Нелегко одержать победу, но намного сложнее достойно перенести поражение и выйти из войны с наименьшим ущербом. Горбачев сумел это сделать и тем самым предотвратил гибель многих людей - и наших, и афганцев, - которая стала бы неизбежной и в случае продолжения войны, и при резком, внезапном ее прекращении.

Параллельно с окончанием афганской авантюры начался демонтаж военного конвейера, через который в пасть Молоха выбрасывалось национальное богатство. Здесь приходилось проявлять предельную осторожность, вести в некотором смысле дипломатическую игру с военными. Впрочем, и они, в свою очередь, проявляли изощренное искусство докладывать политическому руководству одно, а думать и исполнять совсем другое. Шла игра в кошки-мышки.