Наплывы времени. История жизни - Артур Миллер

— Боже, о чем ты говоришь, Сидни, начинается бум, а это — время для молодых. С твоей головой да чтоб не сделать карьеру!

Я заметил, что в глазах у него мелькнуло искушение, и вдруг понял, что он может восстать против своей жизни назло тому, что мать покинула его в своей смерти. Его визиты кончались тем, что он садился во внутреннем дворике, пожевывая дешевую сигару, и смотрел в одну точку, а мне казалось, я вижу то, что открывается его внутреннему взору, — не бум, который грядет, а катастрофа, которая будет ему сопутствовать. Депрессия оставила в его душе незаживающую рану. Когда он уходил, мама обязательно должна была притянуть к себе его голову и ласково поцеловать в закрытые глаза, как будто это ребенок, которого она укладывает спать.

Мы перестали видеться где-то с середины сороковых. Так получалось, что он всегда был занят в тот вечер, когда я предлагал встретиться, и я перестал звонить. Как-то в 1955-м я шел по Лексингтон-авеню, и мне вдруг показалось, что я вижу его среди полицейских, которые группой, человек восемь — десять, шли впереди в легких куртках на молниях и рубашках без рукавов. Смеркалось. Стоял чудный весенний вечер, когда все окрашено в лиловые тона, тот час, которого мы дожидались, чтобы выпустить своих светлячков.

Уже три или четыре недели подряд «Уорлд телеграм» в унисон с херстовским «Джорнел америкэн», Уолтер Уинчелл и Эдди Салливан с его колонкой в «Дейли ньюс» вели против меня ура-патриотическую кампанию за мои левые взгляды. Я же провел половину лета на раскаленных улицах Бей-Риджа, собирая материал о враждующих между собой молодежных группировках — тогда это называлось преступностью среди несовершеннолетних — для фильма, который снимался при содействии муниципалитета. В связи с этим Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности, как я позже узнал, прислала из Вашингтона некую Долорес Скотти, в обязанности которой вменялось доверительно сообщить сотрудничавшим со мной и поддерживавшим проект городским властям, что Комиссия склонна полагать, будто я член коммунистической партии, и, хотя у них не клеилось с доказательствами, они советовали порвать со мной всякие связи. Поднятая по тревоге пресса, поддерживавшая Комиссию, устроила такой шум, что городским властям пришлось расторгнуть контракт. Проект в итоге был похоронен. Это были времена, когда повсюду ходили черные списки и карьера многих из моих друзей, актеров, оказалась загубленной. Трудно было найти эффективную форму сопротивления этому бескровному американскому фашизму.

Оживленно болтая, группа полицейских шла в сторону участка на 67-й улице в стороне от Лексингтон-авеню. На углу около остановки они замедлили шаг, и я нагнал их. Мы давно не виделись с Сидом, и я был рад встрече. Между нами было ярдов десять, когда я окликнул его по имени.

Он, конечно, не мог не узнать мой голос, но лишь слегка обернулся; я подошел, протягивая руку. Он ответил легким рукопожатием с натянутой улыбкой и тут же отвернулся, чтобы нагнать своих. Они ушли на квартал вперед и оглянулись посмотреть на нас. «Я должен сдать дежурство», — бросил Сид, устремляясь им вслед, так как они исчезли, свернув к участку за угол.

Я вспомнил, что мое фото за последние недели дважды появлялось в «Дейли ньюс», а за несколько дней до этого по моему поводу в «Уорлд телеграм» выступил главный редактор, призвав все-таки позволить мне закончить сценарий. Как-никак это была либеральная газета, хотя они и требовали, чтобы мое имя не упоминалось в титрах будущего фильма. Эта типично советская манера обращения с несговорчивыми писателями тогда не получила никакого отпора.

Стоило мне в последующие тридцать лет оказаться в районе этого полицейского участка, меня одолевал вопрос, неужели Сид испугался, что я брошу на него тень, или просто стал истовым приверженцем новой веры — этакий неоперившийся новообращенный консерватор. Я помню, что дошел тогда до угла и увидел, как он поднимается на крыльцо. У входа с двух сторон было по зеленому круглому фонарю, и на ступенях было хорошо видно молодых полицейских. Сид увлеченно беседовал с одним из них, и я подумал, что у него наконец, похоже, завелись здесь друзья.

Его недружелюбие все еще жгло лицо, но я вспомнил, как он вытряхивал из своей банки светлячков на 110-й улице. Я шел вниз по Лексингтон-авеню и размышлял, не острее ли, чем раньше, мы стали переживать подобные стечения обстоятельств, предпочитая такой ход вещей постепенному развитию событий. И это вызвало к жизни новые формы в искусстве. Что касается моей работы, я испытывал потребность переходить от кульминации к кульминации, как это бывает при монтаже фильма или в джойсовской прозе с ее прочерченными траекториями словесных фейерверков и в фигурах Пикассо, когда совмещаются несколько ракурсов и сжимается время. Сама жизнь казалась непрерывным, сплошным разоблачением. Возможно, это впечатление возникало оттого, что все быстро менялось, а истина все так же оставалась не столько фактом, сколько процессом. Не потому ли, по крайней мере в Америке, все жили в напряженном ожидании и так стесненно?

Арабы называют крестоносцев «проклятые», так же как в средневековой Европе их называли те, кто истреблялся ими на пути к освобождению города Господня Иерусалима, — евреи, тогда как у христиан образ крестоносца является воплощением благородства, своего рода неким идеалом. Какая из этих точек зрения принадлежит истории? Время — опыт пережитого. Так вошел в мою жизнь майор в отставке Смедли Батлер, в 1935 году приехавший к нам в Энн-Арбор прочитать лекцию. Я отправился к нему в номер брать интервью для «Дейли». Это был невысокий широкогрудый крепыш, которому в свое время пришлось подрасти на дюйм, чтобы его взяли служить во флот. Сочетание уличной грубости с недюжинной сметкой обеспечило ему продвижение от рядового до одного из самых высоких чинов. Несколько лет он возглавлял морские экспедиции в Никарагуа, на Гаити, Кубу, в Доминиканскую Республику и Гондурас для подавления восстаний против проамериканских режимов. И как подобает полицейскому, не сомневался в том, что защищает мир во имя блага большинства. Однако случилось так, что он получил приказ высадить десант в Мексике, где по прибытии в порт его встретил некий джентльмен, отрекомендовавшийся представителем местного отделения «Нэшнл сити бэнк». По воспоминаниям генерала, в городе, когда они ехали с представителем банка в машине, было спокойно и мирно. Его пригласили во внутренний офис, где их поджидали несколько важных персон. Во весь стол была расстелена карта страны, на которой были отмечены предполагаемые месторождения нефти. Жители этих районов отказались подчиняться государственным указам, требовавшим их отселения, чтобы освободить место для буровых скважин. По словам банкира, это противоречило конституции, согласно которой вся земля была национализирована государством. К тому же в этих местах появились вооруженные формирования, которые атаковали регулярные войска, поэтому для подавления партизан потребовалась морская пехота.