Разведывательная служба Третьего рейха. Секретные операции нацистской внешней разведки - Вальтер Шелленберг

Его цель в отношении меня состояла в том, чтобы создать для меня властную должность, которая открывала бы для меня все двери и обеспечивала бы помощь, в какой бы области она ни была нужна. Это был поистине великолепный план, и мне было немного стыдно, что такие двери открывались для меня благодаря не моим собственным успехам, а благодаря какому-то непредсказуемому, анонимному и всепроникающему влиянию. Едва ли проходила неделя, чтобы помощник Гиммлера не организовывал бы для меня встречу с тем или иным важным руководителем — министром или государственным секретарем, экономистом, ученым или военачальником. За всем этим Гиммлер установил жесткий личный контроль. Спустя несколько лет он сказал мне, что установление отношений с важными людьми в государстве и партии было организовано не только из практических политических соображений, но и как тестовый процесс. Прямо или косвенно он получил от этих людей их личные впечатления от меня.

Размышляя о работе этой секретной схемы, я начал понимать, что создание такой разведки, которую я себе представлял, невозможно без помощи такого рода. И все же это было лишь скромное начало реализации моей идеи, подготовительная работа в своей стране. В чем-то похожие связи, хоть и на разном уровне, начали устанавливаться в политических, экономических и военных кругах за границей. Но обо всех этих контактах не знали ни другие руководители департаментов, ни агенты из ближайшего круга.

Глава 29

Планы на заключение мира

«Тотальная победа» уже невозможна. — Препятствия к переговорам о заключении мира. — Военные круги уверены в нашем успехе. — Встреча с Гиммлером. — Доктор Керстен. — Гиммлер и прощупывание почвы для заключения мира Германией. — Обсуждение моего плана. — Очертания будущей Европы. — Гиммлер дает мне полномочия

Мои беседы летом 1942 г. с различными руководителями правительственных департаментов, ведущими экономистами и научными светилами с точки зрения секретной информации, которая постоянно ко мне поступала, вселили в меня чувство огромной неуверенности. Больше всего меня тревожили военный потенциал Соединенных Штатов, который еще даже не был задействован, и сила Красной армии, которую наши руководители вермахта, уверенные в своей наступательной мощи и превосходстве своего стратегического и тактического командования, по-прежнему недооценивали. Огромные просторы русских равнин и климатические условия России не принимались в расчет в достаточной мере. И хотя был достигнут большой прогресс в механизации подразделений вермахта, снова и снова слышны были голоса, говорившие о недостатках техники. Танковые гусеницы, например, были недостаточно широки, и танки часто вязли в грязи на дорогах; движущиеся части не функционировали как следует в экстремальные холода; очень часто башни танков не могли повернуться, и многие другие дефекты неожиданно обнаруживались и в других вооружениях.

Наши главные отрасли промышленности, еще не затронутые последствиями тотальной войны, работали на пределе возможностей. На тот момент мы еще витали в заоблачных высотах, и нацистские лидеры верили, что победа видна. Однако я чувствовал, что для меня это поворотный пункт. Я был вынужден сделать вывод, что идея «тотальной победы» и ее более поздней версии — «победного конца» уже не может быть реализована. Это поставило передо мной вопрос: как сообщить нашим лидерам об этих неприятных фактах, так как они закоснело отказывались даже рассматривать такую возможность.

Моя работа заставила меня осознать, что наши лидеры не имеют реального представления о том, что происходит за рубежом. Их действия всецело определялись их собственными узкими политическими взглядами. Министерство иностранных дел не делало ничего, чтобы изменить такую ситуацию. Возможно, в нем были люди, которые видели ее так же, как и я, но они не играли никакой роли в формировании политической воли. Никто из них не был готов продвинуться от признания фактов к неизбежному выводу, что идея победного конца нереализуема, и еще меньше они были готовы защищать свое мнение перед своими начальниками.

Я начал серьезно задумываться над этой проблемой и пришел к выводу, что, пока у рейха есть силы воевать, у него также будет возможность договориться. На самом деле было еще время достичь компромисса с нашими врагами, но следовало трезво рассчитывать, как это делает брокер: лучше потерять 50 процентов, чем рисковать полным банкротством и потерять все.

В это время, в августе 1942 г., наши данные показывали, что Сталин недоволен западными союзниками. То, что это дает реальную основу для заключения сделки, подтвердили японцы, так как, несмотря на наши небольшие неудачи на Восточном фронте, они все еще считали, что с Россией возможны переговоры о компромиссе.

В 1942 г. сложившаяся ситуация превратилась в стремление выиграть время. Англичане были слишком слабы, чтобы действовать в одиночку, и ждали прибытия американского стратегического вооружения. Сталин ждал не только поставок оружия, но и реального открытия второго фронта, который облегчил бы положение русских. Пока западные союзники откладывали свое вторжение — какие бы там ни были причины, — имелся хороший шанс на проведение переговоров о компромиссе. Превосходство Германии в силе в это время поставило ее в хорошее положение для торга с обеими сторонами. Поэтому было важно инициировать наши переговоры с Западом. Все возрастающее соперничество между державами-союзницами усилило бы нашу позицию. Однако такой план надо было претворять в жизнь очень осторожно, а в отношении России нам мешали прошлые попытки Японии выступить в роли посредника, так как мы могли бы вести переговоры более свободно, если бы нам не приходилось учитывать ее интересы.

Но было бесполезно рассматривать средства ведения переговоров до тех пор, пока наши собственные лидеры не пришли к убеждению в необходимости этих наших действий. Я был хорошо знаком с позицией Гитлера и Риббентропа, и именно последний был главным препятствием. К сожалению, его положение доверенного лица Гитлера было настолько прочным, что подорвать его было невозможно. Геринг был уже в большей или меньшей немилости. Оставался лишь один человек, имевший достаточные власть и влияние: Гиммлер. Конечно, тот факт, что я имел прямой доступ к нему, был важным моментом, так как после Гитлера он был — и оставался до самого конца — самым могущественным человеком во власти. По этим причинам я принял решение сначала использовать возможности своего положения при нем и сделать попытку разработать планы ведения переговоров. Но у меня по-прежнему было огромное количество рутинной работы.

В начале августа 1942 г. я должен был сделать свой обычный доклад Гиммлеру в Житомире на Украине, неподалеку от штаба Гитлера в Виннице. Гиммлер реквизировал для себя и своего штаба прекрасно расположенное военное офицерское училище. За два дня оно