Воспоминания - Альберт Шпеер

Десять дней спустя я был в ставке, чтобы своим докладом Гитлеру опередить Заукеля: было известно, что успевший первым выложить свои аргументы получал фору. В самом деле, Гитлер казался довольным моим соглашением и заявил даже, что риск приостановки производства вследствие беспорядков или стачек вполне приемлем (7). Этим был почти что положен конец рейдам Заукеля во Францию. Вместо прежних ежемесячных 50 тысяч в Германию стали уже скоро депортироваться всего только 5 тысяч (8). Прошло несколько месяцев, и 1 марта 1944 г. Заукель с раздражением рапортовал: "Мои службы во Франции докладывают мне, что там все подошло к концу. Во всех префектурах слышишь одно и то же: министр Бишелонн заключил с министром Шпеером соглашение. Лаваль заявил мне: «Больше я не поставляю людей в Германию». Вскоре после переговоров с Бишелонном я подобным же образом стал действовать в Голландии, Бельгии и Италии.

20 августа 1943 г. Генрих Гиммлер был назначен Имперским министром внутренних дел. До этого он, хотя и был рейхсфюрером охватывающих все вся СС, о которых говорили как о «государстве в государстве», но как глава одной из полицейского типа структур оставался, как это ни странно, подчиненным Имперского министра Фрика.

Власть гауляйтеров, взращиваемая Борманом, вела к раздроблению власти Рейха. Гауляйтеры делились на две категории: на тех, кто еще до 1933 г. были ими и кто был совершенно не способен к руководству управленческим аппаратом, и тех, кто, пройдя в последующие годы школу Бормана, образовывал новый слой гауляйтеров. Это были молодые, преимущественно с юридическим образованием чиновники-администраторы, умело и методично укреплявшие влияние партии в государстве.

Сознательно заложенная Гитлером двойственность системы заключалась в том, что Борман был начальником гауляйтеров как партийных функционеров, в то же время и министр внутренних дел был их прямым начальником в государственной их ипостаси имперских комиссаров по вопросам обороны. При слабом Фрике это не сулило Борману никаких опасностей. Знатоки нашей политической сцены оценивали новое назначение Гиммлера как появление у Бормана серьезного соперника.

Я рассуждал так же и питал определенные надежды на его власть. Прежде всего я ожидал, что он, вопреки Борману, задержит прогрессирующий организационный распад единого имперского административного аппарата. Гиммлер немедленно ответил согласием на мое предложение привлекать к ответственности строптивых гауляйтеров (9).

6 октября 1943 г. я выступал перед рейхс— и гауляйтерами. Отклики на мою речь показали, что налицо некий поворот. Свою задачу я видел в том, чтобы открыть глаза политическому руководству Рейха на истинное положение вещей, лишить его надежды на скорое применение нового типа сверхтяжелых ракет и дать почувствовать, что теперь уже противник диктует нам характер военного производства. Следовало, наконец, внести изменения во все еще сориентированную на мирную продукцию экономику страны, передать из шести миллионов, занятых в легкой промышленности, по меньшей мере полтора миллиона военным предприятиям, тогда как товары повседневного потребления должны впредь производиться во Франции. Я признал, что такое разделение обеспечивает Франции более благоприятные исходные позиции для послевоенного времени. «Но я считаю, — продолжал я перед словно окаменевшей аудиторией, — что если мы хотим выиграть войну, то мы и должны в первую очередь быть готовыми к жертвам».

Еще сильнее я спровоцировал гауляйтеров следующим довольно дерзким заявлением: «Попрошу Вас принять к сведению, что прежняя практика самоустранения отдельных гау от закрытия предприятий легкой промышленности не может быть и не будет терпимой. Если в течение ближайших двух недель гау не последуют добровольно моему призыву, то я буду своим личным распоряжением закрывать производство. И могу вас заверить, что я преисполнен решимости добиться уважения к власти Рейха, чего бы это ни стоило! У меня есть соответствующая договоренность с рейхсфюрером СС Гиммлером, и я буду обращаться с теми гау, которые откажутся от проведения намеченных мероприятий, как они того заслуживают».

По-видимому, гауляйтеров взбудоражила не столько общая жесткая тональность речи, сколько именно эти заключительные слова. Не успел я закончить речь, как некоторые из них с яростью набросились на меня. Предводительствуемые одним из самых старых среди них, Бюркелем, они с возбужденными криками и размахиванием рук обвинили меня в том, что я де пригрозил им концлагерями. Чтобы внести ясность в этот пункт, я попросил председательствовавшего Бормана дать мне еще раз слово. Но Борман лишь отрицательно покачал головой. Лицемерно дружелюбно он сказал, что это излишне — нет никаких недоразумений и все ясно.

Вечером того же дня многим гауляйтерам пришлось после злоупотребления спиртным прибегнуть к чужой помощи, чтобы добраться до спецпоезда, которым они отправились в ставку. На следующее утро я обратился к Гитлеру с просьбой сказать несколько умиротворяющих слов своим политическим соратникам. Но, как и всегда, он пощадил чувства своих старых боевых друзей. Со своей стороны Борман проинформировал Гитлера о моей стычке с гауляйтерами (10). Гитлер дал мне почувствовать, что все гауляйтеры крайне возмущены, не распространяясь подробнее о причинах. Из последующего стало совершенно ясно, что в какойто мере Борману уже удалось подорвать мой кредит доверия у Гитлера. Не теряя после этого успеха ни минуты, он стал еще энергичнее долбить в одну точку. Я сам дал ему козыри в руки. С этих пор я уже не мог с уверенностью полагаться на лояльное отношение Гитлера.

Вскоре стало ясно, чего стоило заявление Гиммлера о решительном контроле над исполнением решений центральных инстанций Рейха. Я направил ему бумагу относительно острого столкновения с гауляйтерами. На протяжении многих недель ответа не было; наконец, статс-секретарь Гитлера Штукарт, несколько замявшись, сообщил мне, что г-н Имперский министр внутренних дел переслал все бумаги Борману и что ответ последнего только что получен. Смысл его сводился к тому, что положение с производством потребительских товаров всеми гауляйтерами внимательно перепроверено, и, как, впрочем, и следовало ожидать, мои распоряжения были неправомочны, а неудовольствие гауляйтеров совершенно оправданно. Гиммлер удовлетворился таким ответом. Укрепление авторитета Рейха, на которое я рассчитывал, как и коалиция Шпеер — Гиммлер, оказались пустым номером. Только по прошествии нескольких месяцев я узнал, почему эти планы не могли не рухнуть. Гиммлер, действительно, попробовал, как мне рассказал гауляйтер Нижней Силезии Ханке, окоротить удельный суверенитет кое-кого из гауляйтеров. Он стал пересылать им свои распоряжения через своих начальников СС. Это было лобовым посягательством! К своему удивлению, очень скоро ему пришлось понять, что гауляйтеры имеют неограниченную поддержку в центральном партаппарате, т. е. у Бормана. Не прошло и нескольких дней, как Борман заручился у Гитлера согласием на запрет такого рода злоупотреблений властью со стороны Гиммлера. Когда дело доходило до серьезных решений, у Гитлера всегда срабатывал, при всем даже презрении к отдельным личностям, рефлекс верности сподвижникам его восхождения в 20-е г.г. Даже Гиммлер с его СС были не в состоянии взломать это сентиментальное товарищество. После поражения своей неудачно затеянной акции фюрер СС окончательно отказался от попыток использования в игре авторитета Рейха против гау. Не прошло и намерение Гиммлера вызывать «имперских комиссаров по вопросам обороны» на заседания в Берлин. Впредь Гиммлер ограничился только тем, что несколько объединил и замкнул на себя в политическом отношении менее значительных обербургомистров и глав правительств земель. Борман и Гиммлер, и до того обращавшиеся друг к другу на ты, стали еще более близкими друзьями. Мое выступление выявило расклад интересов, позволило глубже понять соотношение сил и подорвало мои позиции.

Итак, на протяжении нескольких месяцев я в третий раз потерпел поражение в своих усилиях укрепить власть и мобилизовать возможности режима. Я попытался дать наступательный ответ на угрожавшую мне дилемму. Всего пять дней спустя после своей речи я «помог» Гитлеру назначить себя ответственным за разработку генеральных планов восстановления всех разбомбленных городов. Тем самым я заручился полномочиями в сфере деятельности, которая для моих недоброжелателей, не в последнюю очередь и для Бормана, была гораздо ближе, чем многие военные проблемы. Отчасти они уже на том этапе рассматривали восстановление как свою важнейшую задачу ближайшего будущего. Декрет Гитлера напоминал им, что при этом они будут зависеть от меня.

Впрочем, одновременно я хотел оказать сопротивление одной опасности, проистекавшей из идеологического радикализма гауляйтеров: разрушения давали им повод к сносу исторических сооружений, даже еще во вполне годном для восстановительных работ состоянии. Как-то я вместе с гауляйтером осматривал с плоской крыши одного из домов Эссен, превращенный недавним налетом в сплошные руины. Вскользь местный начальник заметил, что теперь придется совсем снести эссенский собор, поврежденный бомбами: все одно он будет только затруднять модернизацию города. Обербургомистр Мангейма призвал меня на помощь, чтобы предотвратить снос обгоревшего замка и Национального театра, опять-таки по инициативе тамошнего гауляйтера (11).