Тавриз туманный - Мамед Ордубади

- Ну, рассказывай, - попросил я, ласково беря ее руку. - Какое впечатление произвела нелегальная листовка в консульстве?

- Не расскажу! - закапризничала она, отталкивая мою руку.

Я снова взял ее за руку и, не выпуская из своих рук, заставил ее сесть на диван. Несколько минут длилось молчание. Нина сидела, опустив голову. Я решил выждать и, почувствовав через несколько минут, что она исподлобья следит за мной, готовая к примирению, нарушил молчание.

- Нина, мы прошли уже большую часть расстояния, которое должны пройти молодые люди, и нам возврата нет. Наше счастье в будущем, и ради этого будущего мы должны претерпеть временные неприятности и не давать пути недобрым мыслям. Ты даже сердиться не умеешь, ты не способна причинить кому бы то ни было страдания. Когда ты хочешь показаться сердитой, твои глаза, помимо твоей воли, смеются, и твой гнев доставляет человеку просто художественное наслаждение, он облагораживает душу... Нина встала и принялась накрывать на стол. Она совершенно изменилась в лице и, окончательно повеселев, начала рассказывать:

- Я передаю то, что слышала из уст самого консула. "Это не дело пяти-шести студентов. Это - дело организованной силы, дело целой организации. Сделано все это так, чтобы направить наши мысли в другое русло. Если это организовало медресе, то, значит, там сильная организация. Это доказывает, что революция в Тавризе еще не потухла, что в нужный момент она может вспыхнуть с новой силой. Это - выступление сотен людей, прошедших школу подпольной работы. Эта сила может в нужный момент обратить Тавриз в гнездо революции. Правительства короля и императора не должны оставаться равнодушными к этому".

- Ну, а что было потом?

- О событии было сообщено в Петербург и Тегеран. Была еще послана нота местным властям. В ноте выражается протест против оскорбления их величества в печати и против попустительства иранского правительства.

- А что показали задержанные студенты?

- По полученным в консульстве сведениям, студент, в комнате которого были обнаружены прокламации, показывает, что они были принесены слугой Мирза-Гасан-аги. Оба они в русском консульстве. У Мирза-Гасан-аги и Мирза-Керим-аги потребовали объяснений по этому поводу.

- А не слыхала ты что-нибудь по поводу объяснений тавризской незмие?

- Слыхала. По словам незмие, в четыре часа ночи постовые обратили внимания на двух подозрительных лиц, которые несли что-то в белом мешке. Следуя за ними, постовые дошли до медресе Гаджи-Сафар-Али, куда скрылись неизвестные. После обыска в медресе и ареста четырех студентов, двое из них были опознаны ночными постовыми. Консул абсолютно не сомневается в верности тавризской незмие. В этом отношении вы можете быть спокойны. Но, - добавила Нина, - будьте начеку. Все царские шпионы поставлены на ноги.

- Не бойся, - ответил я. - У нас испытанная организация!

В ГОСТЯХ У ГАДЖИ-АЛИ-АГИ

К мисс Ганне я попал с некоторым опозданием и застал ее шагавшей по комнате в сильном волнении.

При виде меня она заговорила так, как никогда еще не говорила.

- До полуночи не торгуют. Тут нечто другое, что обратило тебя в раба. Я в этом уверена, я это чувствую. При мне ты вечно задумчив и напоминаешь человека, растерявшего и мысли, и сердце... Во время путешествия ты любил меня гораздо сильнее, ты был со мной куда нежнее, а я тогда боролась, старалась сохранить свое сердце, свою волю. Теперь я не властна над ними. А ты... - она замолчала и, словно решившись на что-то серьезное, добавила:

- Дорогой друг! Я потеряла возможность спокойно мыслить, ты должен создать мне эту возможность. Вот уже два часа, как я жду тебя, целых два часа!.. За каждую минуту этих двух часов в голове пронеслись тысячи мыслей! Порой я презираю себя и, если что утешает меня, то это вечно звучащая в душе фраза: "Терпи, Ганна, падающий по своей вине не плачет!".

Все это мисс Ганна произнесла в глубоком волнении, Она ни разу не взглянула на меня, словно говорила сама с собой. Слова ее были злые, сердитые, капризные, а лицо выражало нежность, мольбу, надежду.

Наконец, она устала говорить, метаться по комнате и села в глубокое кресло спиной ко мне.

Мне неоднократно приходилось быть свидетелем подобных вспышек. Теперь требовалось погладить ее кудри, приласкать ее, сказать несколько утешительных фраз. В этом отношении я имел некоторый опыт, но ее состояние меня настолько огорчило, что я не успел овладеть собой и поскорее успокоить ее. Это вызвало в девушке вторичную вспышку, словно заранее готовые слезы брызнули на голубое шелковое платье. Она плакала, а я стоял за ее креслом. Слезы ее словно взывали ко мне, твердя:

"Успокой ее! Приласкай ее!"

"Оставь, уйди отсюда!" - говорил мне какой-то внутренний голос. - Брось все, если даже это повредит революции! Пользоваться положением невинной девушки, погибающей в сетях собственной страсти, пленницы своих чувств немилосердно".

Однако я решительно отверг эту мысль. "Нет, это ложный путь, ее слезы не должны сердить меня, - думал я. - Любовные страдания доставляют молодым девушкам огромное удовольствие".

Размышляя так, я незаметно для себя стал гладить и ласкать кудри Ганны.

"Любовь, - рассуждал я про себя, - жизненное явление, любовь, это первый плод юности. Она неизбежна. Если несколько месяцев тому назад мисс Ганна боролась со своим чувством и старалась победить его, она вела напрасную борьбу с неизбежным, естественным явлением природы. Если бы я в свое время почувствовал это, я мог бы избавить ее от бесплодных терзаний и отчасти помочь ей. К сожалению, я тогда не мог найти доступа к сердцу Ганны, лелеявшей искренние и нежные чувства".

Наконец, Ганна не выдержала. Она поднялась и, улыбаясь, с еще мокрыми от слез глазами, взяла меня за руку.

- Скажи, где ты был?

- Я спешил сюда увидеть вспышку любви и посмотреть на мисс Ганну.

- Значит, ты смотришь на меня, как на актрису, а себя чувствуешь зрителем?

- Нет, я и сам актер. У меня в жизни своя определенная роль, - сказал я серьезно и произнес фарсидский стих:

В сущности, вся жизнь - театральная сцена,

Человек же - актер, меняющий свой лик без конца.

- Как бы критически ни относиться к этому стиху, продолжал я, - он очень соответствует нашему сегодняшнему положению.

- Я не играю роли, и ты оставь свою. Мы оба должны построить настоящую жизнь, полную искренности.

- Дорогая Ганна, роль не пятнает ни искренности, ни доверия. Наоборот, она очищает жизнь от пятен и, как ты говоришь, придает ей настоящий вид.

- Скажи, мы идем сегодня в гости?

- Идем, мы приглашены к Гаджи-Али-аге. Ты познакомишься там с иранской девушкой и будешь говорить с ней по-английски. Ты ее видела, но не познакомилась, а сегодня познакомишься.

- А слышал ты о сегодняшних листках? - вдруг вспомнила она.

- Ну как же не слышал, я сам читал их.

- Я сделала перевод с воззвания и послала американскому послу в Тегеран и министерству иностранных дел в Вашингтон. У американского консула возникла замечательная мысль. Он решил помочь тайному обществу. В этом отношении уже даны кое-кому определенные инструкции, чтобы расширить это дело.

- Да, но ведь виновники уже пойманы...

- Это не имеет значения. В это дело замешаны два известных мучтеида, ярые монархисты и сторонники России. Поэтому царский консул постарается замять это дело. О каждом из них в свое время были им написаны и посланы в посольство и министерство иностранных дел целые фолианты хвалебных од. Теперь для того, чтобы не подорвать собственного авторитета в глазах центра, консул вынужден всячески выгородить их. Для американского консульства это ясно.

После этого девушка ушла переодеваться, а я стал раздумывать о намерении американского консульства использовать нас против русских и англичан.

Переодевание мисс Ганны отняло целых полчаса. Наконец, она вышла в новом роскошном платье.

Это был первый мой выход с мисс Ганной в Тавризе, и она была очень довольна. Всю дорогу она говорила о своем неопределенном положении.

- Я не могу тебя понять, - сказал я, - ты умная, развитая девушка. Ты знаешь, что любви свойственно возбуждать различные мысли и подозрения. Порой, раздувая мелкие чувства, любовь может придать им непривлекательный вид. Те, кто не умеет обуздать и отогнать эти мысли, могут дойти до самоубийства. Вот почему ты не должна давать места подобным размышлениям. У нас должна быть одна цель; мы должны любить искренней, чистой любовью и с корнем вырывать мешающие нам тернии и колючки. А колючки и тернии, это неуместные сомнения, беспочвенные подозрения.

Мы подошли к дому Гаджи-Али-аги.

- Все это я знаю, - беспомощно сказала Ганна, слушавшая меня молча, но что из этого? Нужно уметь побороть себя, а я этого не могу.

Дверь нам открыл сам Гаджи-Али-ага с фонарем в руке. До самого дома мы шли по саду, освещенному всего парой фонарей.

На террасе же было светло, как днем. Не успела мисс Ганна подняться на террасу, как навстречу ей вышла стройная черноглазая девушка с длинной, густой косой, переброшенной через плечо на грудь.