Несусветный эскадрон - Далия Трускиновская

Одним словом, когда его обнаружили вышедшие на добычу цыганята, он плохо соображал, назвал Пичука нечистой силой, отмахивался от него восьмиконечным Крестом наваждения и даже попытался сбежать в кусты. Мальчишка, естественно, подумал, что Мач вдребезги пьян. Цыганята посовещались, отправили гонца за старшими и уселись вокруг Мача охранять его.

Прибежала Адель, как следует встряхнула парня, а когда это не подействовало, обняла, прижала к груди непутевую голову, и запричитала, заворковала, как мать над больным ребеночком. Она знала по опыту, что даже суровому вояке, отрастившему усы по плечи и носящему в себе фунт свинца, хочется иногда похныкать младенчиком в теплую женскую грудь, что же говорить о Маче, кому еще и девятнадцати не исполнилось?

И он наконец позволил отвести себя к кибитке, он даже признал Ешку, он перестал отмахиваться от цыганят и рассказал о странных своих похождениях.

Адель с Ешкой сперва слушали и кивали. До Таниных поцелуев все было вполне правдоподобно. О старухах и Каче парень напрочь забыл. А как он прямо из Риги оказался возле баронской усадьбы – его даже не спрашивали, видя, что толку тут не добиться. Отложили выяснение этого дела на потом.

И не все ли равно, какая нечистая сила притащила Мача обратно, раз он натворил в Риге таких проказ?

– Что же делать? – Адель до того расстроилась, что уж не вопила, не буянила, как обычно, а только вздохнула в растерянности. – Ну и кашу ты заварил… Из-за тебя же теперь такая международная склока начнется! Ведь могли пруссаки с русскими договориться, а из-за тебя, дурака, все разладилось… И что же теперь с Сержем будет?..

– Дурак хуже покойника, – заметил Ешка, с неодобрением поглядев на совсем пришибленного Мача.

– Почему? – не удержалась от вопроса Адель.

– Больше места занимает.

– Да… – согласилась она. – Что же делать-то? Ведь они его в усадьбе под охраной долго держать не станут! Увидят, что ответа на письмо нет, и что же тогда? А тут еще этот чертов полковник по окрестностям слоняется! Как же быть-то? Выручать надо, а как?

Глава двадцать пятая, о крови и вольности

Комната моя была кубиком света в просторе бескрайней ночи. Ее со всех сторон окружала густая, плотная, осязаемая тьма, в которой никак не могли угомониться бессвязные отзвуки дневных голосов. А во мне зародилась какая-то неопределенная тревога. Собственные строки, что ли, вызвали ее, разбудили в том закоулке души, где я поселила ее и настрого наказала не высовываться?

Еще пять минут назад я думала – нужно только закрыть глаза, и меня тоже обнимет и укачает тьма, пронизанная трепетом дыхания от миллионов сонных и умиротворенных губ. И я, усталая, поплыву в непрочной лодочке своего первого сна сквозь чьи-то чужие сны, появляясь там в неожиданном виде, в нереальных ситуациях, как оно и полагается, а сквозь мой сон тоже потекут лица и слова…

Какое там! Сердце вдруг заколотилось, как после кросса.

Где-то далеко случилось нечто – и повеяло на меня оттуда мгновенным смертным холодом. Похоже, мой беспокойный друг, мой вечный синеглазый мальчик с седыми висками, допросился – наконец-то попал в беду! Но холод пронесся и сгинул, а предчувствие к делу не подошьешь.

Я покосилась на Ингуса – но он, кажется, не догадался… Впрочем, на переменчивом лице путиса обозначился живейший интерес. И огненный шар качнулся слегка в воздухе вверх-вниз, как будто Ингус головой покачал.

– Где он? Что с ним? А главное – с кем он? – спросила я совершенно безнадежно. Он уехал отсюда, уехал из этой сумасшедшей страны навсегда, не стал подлаживаться, а пошел искать по свету, где бы пригодился его талант. Я же осталась здесь. Во-первых, потому, что надеялась выжить… Во-вторых, привычка… В-третьих, он, кажется, особо и не звал…

– Можно поискать, – отозвался путис и даже оживился, веселее заиграл огненными язычками. – И давай поищем! Я даже могу доставить его к тебе…

– И наутро он уйдет отсюда – но это уж будет действительно навсегда. Не станешь же ты всякую ночь притаскивать его ко мне, как блудного барбоса! – вдруг возмутилась я, так бурно, что даже самой стало любопытно, на кого же я сейчас так рассердилась. – Ему нечего здесь делать – понимаешь? Те, кто могли бы оценить его искусство, сами складывают чемоданы. А те, кто остается, ни в каком особом искусстве не нуждаются. Им вполне хватает концертов попсовой музыки. Так что пусть живет долго и счастливо… стой!..

Я не понимала, снаружи ли, или внутри меня самой заныла пронзительная струнка.

– Тревога! – воскликнул путис.

– Тревога! – повторила я. – Уже десять минут как тревога! Что-то с ним стряслось!

– Погоди, – сказал Ингус довольно хмуро. – Слетаю-ка я, разберусь…

И он стал готовиться к полету, плотнее свиваясь в тугой клубок, чтобы распрямиться, как сжатая пружина, и понестись огненной стрелой.

А сердце колотилось, а тревога все острее звенела во мне, и казалось, что она обрела живой голос, только слов было не разобрать.

Дрожь пробежалась по телу, пошла кругами гонять где-то рядом с сердцем. Это было до того реальное ощущение нависшей опасности, что мне всерьез стало страшно.

– Да стой же ты! – я протянула руки к Ингусу, чтобы не пустить его к окошку, и он едва успел отпрянуть и не обжечь меня. – С ума ты спятил, что ли? Посмотри, что от тебя осталось!

– А что от меня осталось? – якобы беззаботно спросил путис. – Все на месте. Я мигом обернусь и доложу.

– Не надо! – мотая головой, словно это могло вытряхнуть оттуда тревогу, сурово возразила я. – Со мной происходит какая-то чушь. Я сейчас успокоюсь… Я просто заработалась… Это – компьютер, я уже замечала, он может вызвать сердцебиение… Да стой же ты, лихорадка вавилонская!

Ингус совершил маневр – метнулся влево, вправо, шмыгнул под руку – и начал просачиваться сквозь стекло.

– Не смей! Я приказываю!

Наконец-то я вспомнила, что он сам дал мне право приказывать.

Путис вернулся в комнату.

– Позволь мне сделать это, – негромко попросил он, глядя в пол. – Мне нужно это сделать, понимаешь? Я должен исполнить твое желание… Я должен хоть это для тебя сделать…

И он несколько раз повторил то же самое, лишь другими словами, так что в конце концов я заподозрила неладное.

А волнение дошло до того, что меня стала бить крупная дрожь. Я узнала этот издалека звенящий голос! Он звал на помощь – он уже несколько минут звал на помощь, а я ничего не могла поделать! Я не могла отпускать Ингуса!..

Вдруг я поняла – Сергей умирает. И сказала это вслух – но каким-то не своим голосом, до того не своим, что сама ему не поверила.