Тварь непобедимая - Михаил Тырин

– Кича... – прошептал Ганс. – Кто это такие? Чего им надо?

– П... п-попали, – выдавил Кича. – Попали мы. Все, Ганс, звездец...

– Почему? Кто они?

– Говорил т-тебе... закопай того мужика. П-почему не сделал...

В этот момент Ганса рывком подняли на ноги. Он огляделся, щурясь от слепящего света фар.

Люди вокруг показались ему странно одинаковыми. Все в костюмах, белоснежных рубашках, галстуках. У многих очки, словно у каких-то конторщиков. И абсолютно все – здоровенные, как шкафы, мощные, массивные.

Ганса смущали очки. Сквозь них он не мог увидеть лиц, прочитать взгляды. А без этого не понять, что они за люди, что у них на уме, чего ожидать, как разговаривать. Лишь изредка у кого-то соскакивала кривая усмешка или какое-нибудь словечко, выдавая, что очки и галстуки – только маска, под которой прячется что-то неумолимо безжалостное, хищное.

Кичу тоже подняли, но он не мог стоять, и его держали за шиворот, как котенка. На поляне происходило некое загадочное действие – чужаки ходили взад-вперед, заглядывали в машины, что-то доставали, что-то говорили. Словно бы готовились к непонятному и жуткому обряду. Ганс вдруг заметил, что здесь же стоит и «Понтиак» Кичи.

Ганса вдруг встряхнули и развернули к только что подъехавшей машине – длинной, черной, с зеркальными стеклами. Разговоры затихли, ходьба прекратилась.

Из предупредительно открытой двери с трудом начал выбираться какой-то человек, высунув впереди себя блестящий костыль. Один из здоровяков бросился ему помогать.

Ганс узнал его. Одного взгляда на иссохшуюся фигуру, впалые щеки и редкий пух на голове хватило, чтобы узнать инвалида, случайно попавшего на фотографию дворика больницы.

Кича порывисто задышал. Он тоже узнал Дубровина.

– Ну что, братва... – Человек приблизился и довольно сильно ткнул Кичу костылем в грудь. – Соскучился, поди... Молчи, вижу, что рад.

Кича повис на руках амбала, словно пустой мешок.

– Расстались мы с тобой в тот раз не очень хорошо, – вздохнул Дубровин. – Что ж ты, даже «пока» не сказал. Я в сортире остался с пробитой башкой, а ты... Ты, наверно, в кабак поехал, коньяк пил, девочек щупал. Разве справедливо?

Кича молчал, тараща глаза на ожившего покойника. Нижняя челюсть бригадира тряслась, по подбородку стекала слюна.

– А это – телохранитель, что ли? – Дубровин с усмешкой взглянул на Ганса. – Что ж ты хозяина плохо бережешь? Платит мало?

Он снова повернулся к Киче:

– Так скажи, все-таки должна быть в мире справедливость? Ну, отвечай!

Кича суетливо закивал, будто при слове «справедливость» в его сердце затлела какая-то надежда.

– Верно, должна. Вот я и хочу с тобой по справедливости обойтись. Ты не в обиде?

– Я... Я не виноват! – закричал наконец Кича. – Я не хотел!

– Знаю, знаю, знаю... – устало вздохнул Дубровин. – Не хотел, не желал, все само собой вышло. Просто чинил толчок и случайно по мне попал, да?

Ганс украдкой посматривал по сторонам. Амбалы в костюмах стояли со всех сторон, почти не шевелясь. Словно сторожевые псы, ждущие команды.

– Ну, все, достаточно, – неожиданно жестко проговорил человек. – Наговорились уже. Парень раскаялся и готов встать в угол. Вернее, к стенке... – Он поманил пальцем одного из своих и что-то взял у него из огромной ладони. – Вот это – пистолет, – буднично произнес Дубровин, после чего передернул затвор, а обойму отбросил в сторону. – И в нем один патрон. На, держи!

Ганс с изумлением понял, что пистолет протягивают ему. Он машинально взял потертый «ПМ» с отколотым эбонитом на рукоятке, затем быстро посмотрел по сторонам. И тут же убедился, что отовсюду на него глядят черные зрачки ружейных стволов. От каждой машины в него целились – когда сквозь очки, а когда и просто от бедра. Дернись – и разнесут в клочья из своих «ремингтонов» и «браунингов».

– Тебя, телохранитель, конечно, положено вместе с хозяином закапывать, – сказал Дубровин. – Это по египетскому преданию, чтоб ты на том свете хозяина тоже охранял. Но мы цивилизованные люди, мы не верим в загробный мир, да? Да? – настойчиво повторил он, и Ганс механически кивнул.

– В самом деле, зачем тебе умирать? Молодой, сильный, куча планов на жизнь. В общем так: прострели репу этому персонажу – и иди куда хочешь. Годится?

Очкастый здоровяк при этих словах отпустил Кичу, и тот свалился на траву, с шумом хватая воздух.

– Ну, давай. – Дубровин хлопнул Ганса по плечу, повернулся и спокойно пошел к машине, легко опираясь на тросточку. – Стреляешь – и свободен, – напомнил он, забираясь на заднее сиденье.

Заработал двигатель, машина развернулась и уехала. Командовать остались эти немногословные слоны в очках.

– Ствол в затылок! – приказал ближайший и слегка дал Гансу по шее жесткой, как деревяшка, ладонью. – Ну, быстро, быстро!

Ганс, затравленно озираясь, навел пистолет на голову Кичи, который колотился о траву у его ног. Что-то полыхнуло рядом, Ганс дернулся, думая, что по нему уже стреляют. Или показалось?

– Мочи! – прозвучал грубый, раздраженный голос. Здоровяк медленно отошел к своим.

Ганс вдруг увидел себя словно со стороны. Вот он стоит один, не считая полуобморочного Кичи, посреди освещенной поляны. Со всех сторон на него глядят стволы помповиков. Люди Дубровина работали грамотно – знали, что свинцовые пули и картечины экспертизе не подлежат.

– Вы все равно меня завалите! – закричал Ганс. – Вы не оставите свидетеля!

– Какой ты, на хрен, свидетель... – негромко усмехнулся кто-то. – Ты здесь центральный нападающий. И только попробуй завтра что-то вякнуть – и дня в тюрьме не проживешь!

И снова что-то полыхнуло, словно быстрая молния ударила неподалеку. Ганс вдруг понял – это фотоаппарат. Они снимали на «Полароид», как он стоит с пистолетом над лежащим Кичей.

– Стреляй! – прогремел злой окрик.

– Ганс... н-не н-надо... не н-надо, – лепетал Кича, не справляясь со своей дрожащей челюстью.

– Все, на исполнение – десять секунд! Или он падает, или вы оба падаете. – Стволы ружей заинтересованно шевельнулись.

Потекли секунды. Ганс никак не мог понять – быстро они текут или медленно и сколько у него осталось, чтоб собраться с духом и что-то решить.

– Ганс, не делай... Не стреляй... они пугают, – раздавался из-под ног блеющий голос бригадира, и один его стон выдавал, что ничуть не пугают, что все на полном серьезе. – Ганс, стрельни рядом, я упаду, я притворюсь...

– Хорошо, хорошо... – выдавил из себя Ганс и вдруг почувствовал, что пришла последняя секунда, что вот-вот она сорвется, как капля с карниза, и тогда свинцовые градины рванутся из горячих стволов и расшибут вдребезги его ребра, сердце, голову...

– Не дела-а-ай! – сорвался на крик Кича. – Я тебя урою, сука-а-а-а!