Непарадные портреты - Александр Гамов

Последней точкой посадки было старинное кресло. Будто неживая старушка в кружевах безропотно коснулась пола вместе с креслом, которое поставили возле торца стола... Бабушка — это личный секретарь Ленина...

Во Дворце съездов президиум был набит битком. Меня придержали за кулисами. Вижу, несут бабушку в знакомом кресле и ставят впереди президиума, потом еще такое же, но пустое.

Кто-то шепчет:

— Пройдите, пожалуйста, на сцену и сядьте в кресло рядом с тем.

Я внутри разгневалась: “Что они меня с этой бабкой посадили? Ей сколько лет... А мне...” Это уже ни к чему — рядом с такой древностью. Да и перед президиумом. Заслоняем. И Брежнева, и все правительство...»

ИЗ ТРУДОВОЙ КНИЖКИ

«...Зачислить актрисой второй категории»

В архиве Нонны Викторовны мы обнаружили трудовую книжку актрисы Ноябрины (это ее настоящее имя — по паспорту) Мордюковой. Судя по этому документу, она всего один раз в жизни — в октябре 1950-го — писала заявление: «Прошу зачислить меня в штат...»

Начинала в Студии киноактера актрисой второй категории. Потом числилась на «Мосфильме», в актерской студии. Затем оказалась в штате возрожденного Театра киноактера... Получается, Мордюкова все время работала в одной и той же организации, которая просто меняла названия.

В трудовой нет записей об увольнении или уходе на пенсию. В отделе кадров Театра киноактера нам сказали: «Мордюкова у нас не проходит по документам с 1990-го». Хотя последняя запись в книжке — 04.02.1992 г. В любом случае трудовой стаж актрисы — более сорока лет. За роли в кино она получила лишь три благодарности — за «Женитьбу Бальзаминова» (1964 г.), «Русское поле» (1972 г.) и «Вокзал для двоих» (1983 г.). Видно, начальство на «Мосфильме» было строгим...

«Да бедные ж бабы, как же они влюблялись в Бондарчука!»

А это — снова из дневника Мордюковой...

«...Ложусь вечером спать, а у самой сердечко бьется, думаю, ой, меня такая радость ждет — я поеду на «Мосфильм» и буду сниматься в «Войне и мире». (В этом фильме Нонна Мордюкова сыграла Анисью Федоровну. — Авт.) Там Люсенька будет (Людмила Савельева, игравшая Наташу Ростову. — Авт.), там Сережка (Сергей Бондарчук, режиссер фильма. — Авт.) будет — вся съемочная группа такая хорошая...

И я прихожу, этим наполненная... А Сергей Федорович принялся заканчивать тот эпизод, который мы не докончили. И он стоит и показывает растопыренными пальцами: «Значит, камера была с этой стороны, вот где лук в тарелках стоит на окне. А потом мы разворачивались — и Наташа начала танцевать. А в середине танца... Вот тут мы остановились, когда Марфинька давала ей белый платочек».

И я стою, как солдат, внимательно слушаю и думаю: «Больно хорошо! Какая картина! Какая Наташа! Какой Сергей! Все так прекрасно!» В общем, короче говоря, такая была уютная съемка.

Сергей необычайный был человек. Думаю: бедные бабы, да бедные ж бабы, как же они в него влюбляются, все, покатом, ну я не знаю, как сказать еще — прямиком прямо влюбляются в него. А он был из людей... Не очень-то к нему подберешься.

Я говорю: «Сергей Федорович, а давайте мы сейчас повторим до начала танца Наташиного все, как было. И на той точке остановимся».

Пауза. Он поворачивает голову и говорит: «Нонна Викторовна, кто здесь снимает картину — вы или я?» Саблей мне в солнечное сплетение. И я так: «Вы». И тихо-тихо отступила и сразу скрылась в декорации.

И как у меня сдавило горло, и как я горько плакала. Вот какой он! А еще родственник по Кубани, по нашим матерям. Думаю: «Как он смел!.. Ничего, я потом маме расскажу. Я расскажу и его маме, какой он».

«Нонна Викторовна, — он мне кричит, — мы вас ждем!» Я говорю: «Дайте мне пять минут». — «Даем», — говорит. А я на часы смотрю и слезу глотаю, и что только не делаю — стрелочка неумолимо идет. Потом выхожу, а он: «А-а-а, ну в таком виде вы не готовы к работе, Нонна Викторовна. Вам нужно проспаться хорошенько, умыться холодной водой и наложить новый грим. Переносим кусок на завтрашний день».

Я, конечно, как ненормальная, уезжаю домой, Славке (мужу, Вячеславу Тихонову. — Авт.) рассказываю все, плачу, никак не могу остановиться. Он как-то так...

Это надолго, вот просто не останавливающийся какой-то яд, боль, неизлечимая и непрекращаемая. До сих пор не могу успокоиться...»

«...И запах всех трав»

«...Ах, если бы вы увидели, что делается в том зальчике, где актера учат танцу, манерам, смысловому раскладу роли... Это ад. И вот только после этой адовой работы, точно воробышек, взлетает на сцену образ...

Высокое искусство — оно отсчитывает единицы, феномены — поштучно. Это благо. Это красиво, талантливо. Ниагарский водопад песен, костюмов, игровых сцен... Чарующая музыкальность. От всего этого — и запах роз, и ландыша, и всех трав. Это праздник...

В наше время... эстрада тоже подверглась хаосу, слабоумию администраторов, мародерам, берущим деньги за выступления по телевидению, случайным музрежиссерам. Потеряна тяга ко всему отечественному... Постаревшие и ожиревшие «кумиры» ползут «до дому до хаты», потому что «там» (речь, видимо, о загранице. — Авт.), куда они отправились для славы, отказались от пенсионеров. Тогда они, нагрузившись надоевшими историями о диссидентстве, красят волосы и хрипят в ритме «румба», заявляя о себе как об эмигрантах с таинственным безголосьем. Что это? Где смысл? И хоть бы понять, о чем болит их душа...

Хорошо, уселся под настольной лампой и давай крушить эстраду. (Речь о критике. — Авт.) Да все больше и больше всасывался в то же болото, что и некоторые певцы. Эх...»

«Как я страдаю по тебе, милый сыночек!»

Самое большее количество записок — это потрясающие своей искренностью и пронзительностью монологи о сыне. У сына Нонны Мордюковой и Вячеслава Тихонова была непростая судьба — он пристрастился к наркотикам... Его пытались спасти и родители, и любимые женщины. (Тихонов-младший был сначала женат на актрисе Наталье Варлей, потом — на балерине Наталье Егоровой.) Их усилия оказались тщетными: Владимир скончался в 1990 году — у него остановилось сердце... Мать пережила его на восемнадцать лет.

Одноклассник Володи, актер Евгений Симонов рассказывал:

— Ни у кого из наших друзей не было такой любящей и беспокойной мамы, как у Володи.

Сын всю жизнь был ее живой, непрекращающейся болью. Мы старались задевать эту тему крайне осторожно. Она могла сама заговорить о Володе, но чувствовалось, что эта тема давалась ей с трудом. Бумаге она доверяла больше — самое сокровенное.

«...Наберу воздуху в грудную клетку и не выпущу, пока не напишу, хоть кратко, как я страдаю по тебе. Милый сыночек! Одинокий. Красавец мой! Все плескался, как уточка, в ванной... да и стирал после себя, да и гладил. Каждый раз как на выпускной вечер. Пахучий, добрый человек... Жены были хорошенькие. Но ты виновато не понимал: почему снова зреет разрыв? Я и к лифту выбегала ночью босиком, чтоб вернуть очередную жену. Мирила как могла... Гастроли по городам, съемки... Все было, как у нормальных людей. Но трагедия неправильно выбранной профессии не отступала от моего и его сознания. Он знал, что не родился артистом. Однако как челн в океане поплыл и поплыл по нашим стопам...