Мао Цзэдун - Александр Панцов

Вскоре после этого Мао Цзэдун обратился к Чэнь Дусю с просьбой послать его в Хунань для того, чтобы принять меры по спасению хотя бы того, что можно было еще спасти. Просьбу Мао поддержал Цай Хэсэнь, предложивший реорганизовать хунаньский партком, а Мао поставить там секретарем. Чэнь, однако, хотел направить Мао Цзэдуна на партийную работу в Сычуань, но тот не согласился. 24 июня Постоянный комитет Политбюро ЦК КПК принял предложение Цая, и Мао немедленно выехал в Чаншу. Туда же вскоре отправился и его брат Цзэминь76.

А события по-прежнему разворачивались с лихорадочной быстротой. Единый фронт разваливался буквально на глазах. В середине июня стало известно, что по пути Чан Кайши активно готовится пойти Фэн Юйсян, считавшийся в «левом» Гоминьдане и Коминтерне одним из наиболее надежных военачальников. И через несколько дней Фэн действительно совершил переворот, учинив жесточайшую резню в Чжэнчжоу, столице провинции Хэнань. Резко осложнилась обстановка и в самой Ухани. Бизнес оказался парализован, магазины закрылись, предприятия перестали работать. Все деловые люди старались по возможности бежать из города: ведь ему угрожали буквально со всех сторон. Недовольство населения неуклонно росло, цены взвинчивались катастрофически, росла инфляция, в политике царил хаос. У большинства членов ЦК было ощущение, что они «сидят ночью в доме с дырявой крышей, когда на дворе бушует непогода»77.

В этих условиях Чэнь буквально через десять дней после принятия решения о реорганизации в Хунани, в самом начале июля, отозвал Мао назад в Ухань. По словам Мао, он боялся, что его радикальные действия вызовут восстание Тан Шэнчжи78. Что-то Чэнь еще надеялся склеить, созывал в доме Бородина в Ханькоу расширенные заседания ЦК и Политбюро, дискутировал с Роем и Бородиным. Но все было тщетно. 12 июля под давлением Москвы он вынужден был уйти в отставку, а всего через три дня после этого с коммунистами порвал Ван Цзинвэй. Поражение китайской компартии, а с ней и сталинской линии в Китае стало фактом.

Мао был потрясен. О чем он думал тогда? О том, что все можно было спасти, решись руководство партии передать землю крестьянам? Вооружи крестьян и рабочих? Выведи партию из Гоминьдана? Наверное, и о том, и о другом, и о третьем. А может быть, вспоминал о том, как счастлив он был, когда войска НРА взяли Шанхай и Нанкин? Или о том, как радовался, когда его любимая «Зорюшка» родила ему третьего сына? Ведь все тогда, в марте — апреле, казалось возможным, все символизировало победу! Именно тогда, цветущей весной, полный радостных надежд на будущее взобрался он как-то на Пагоду желтого аиста, возвышавшуюся недалеко от его дома. Долго смотрел вдаль, на разлив бескрайней Янцзы. И, как сотни поэтов до него, не смог сдержать чувств. Рвавшиеся из сердца строки сами собой слагались в стихи:

Девять мощных широких потоков струятся в Китае[34],И одна колея разрезает страну пополам[35].Мелкий дождь, словно дым, одевает округу туманом,Черепаха и Змей[36] запирают Янцзы на замок.

Ты куда улетел, желтый аист?[37] Кто знает?Только место осталось, где путник преклонит главу.Выливаю вино я потоком в бурлящую реку,Рвется сердце мое из груди за высокой волной75.

Жизнь продолжалась несмотря ни на что. А из поражения надо было извлекать уроки.

НА ПУТИ К СОВЕТАМ

Как мы видели, КПК, оставаясь тесно связанной с ВКП(б), находилась под ее мощнейшим контролем и идеологическим давлением на протяжении всех семи лет своего существования. Именно это и явилось главной причиной поражения китайских коммунистов. Чэнь Дусю и другие члены ЦК не имели свободы маневра. По всем вопросам они должны были запрашивать инструкции из Москвы либо, если ситуация требовала немедленного их разрешения, — у ее представителей (Войтинского, Маринга, Бородина или Роя). Сами же русские хозяева принимали директивы по коренным вопросам китайской революции, почти полностью игнорируя мнения китайских коллег. А то, что в Кремле и на Сапожниковской площади (в ИККИ), по существу, слабо разбирались в китайских проблемах, смущало только китайцев. В Коминтерне же все считали себя крупными специалистами в революционном движении любой страны. «Нас обижала подобная процедура, — писал Чжан Готао, — мы понимали ее неразумность, но молча смирялись с ней, привыкнув со времени образования КПК почитать Москву». В итоге «ЦК КПК не мог, исходя из своего понимания обстановки, самостоятельно и быстро принимать решения и немедленно проводить их в жизнь — он должен был подчиняться приказам Коминтерна… при решении любых вопросов, больших или малых»80. Но зачастую, как мы видели, эти приказы были просто невыполнимы. Особенно критическая ситуация сложилась на завершающем этапе революции, когда Сталин вновь, как в 1924-м — начале 1926 года, стал бездумно требовать от КПК перехода к решающему наступлению на «левый» Гоминьдан, абсолютно не соизмеряясь с реальной обстановкой.

Другим фактором, ускорившим поражение КПК (Чжан Готао даже считал его «наиболее существенным»)81, был разгул экстремистского паупер-люмпенского террора в деревнях, во многом инспирированного коммунистами. Варварские действия обезумевшей толпы, грабившей и убивавшей и правого, и виноватого, несомненно подрывали единый фронт. Ведь направлены они были главным образом против мелких и средних дичжу, которые как раз и составляли основу Гоминьдана, в том числе «левого». В этой ситуации восстание гоминьдановских офицеров, семьи которых страдали от «красного» террора, было закономерным.

«Белый» террор, ничуть не уступавший «красному», потряс китайское общество. Офицерство НРА, поддержанное крестьянскими отрядами самообороны (миньтуанями) и переметнувшимися на их сторону членами тайных обществ, не останавливалось перед применением самых жестоких мер. Оно мечтало только об одном: мстить. В Хунани, Хубэе, Цзянси, Гуандуне, других провинциях, находившихся под контролем армии ГМД, кровь полилась рекой. Только за двадцать дней после переворота Сюй Кэсяна в Чанше и его окрестностях было убито более десяти тысяч человек82. (Иными словами, в среднем казнили по пятьсот человек ежедневно!) Среди жертв террора оказались многие лидеры местной организации КПК и провинциальной крестьянской ассоциации. Еще десять тысяч были казнены в уездах Сянтань (на родине Мао) и Чандэ. В Сянтане каратели, «отрубив голову руководителю… профсоюза, пинали ее ногами по улице, затем налили ему керосина во [вспоротый] живот и сожгли его тело». В то же время в Хубэе крестьяне, принадлежавшие к богатым кланам, при поддержке гоминьдановских войск вырезали целые деревни.