Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков - Георгий Андреевский

Цены на одежду более-менее обеспеченным людям не казались высокими. Можно было купить шубу на меху за 50 рублей, костюм пиджачный — за десятку, брюки за пятёрку, дамское пальто на вате рублей за 15, а за 20 рублей — ротонду, или пальто на меху. В лавке же старьёвщика что-нибудь из одежды можно было приобрести за копейки.

Когда бабушка не выпускала моего отца, тогда мальчишку, из дома и прятала его пальто, дядя Петя покупал ему новое и они, помахав бабушке с улицы рукой, шли на футбол.

Уходили в прошлое некоторые особенности внутреннего убранства лавок и магазинов, вывески, имена и фамилии хозяев. Прежде над входом в лавки с «красным» товаром, то есть материей, вывешивалась полоса кумача. В конце XIX века этого было мало. Зная своих покупателей, их вкусы и предпочтения, хозяева не скупились на иностранные имена и названия. Кто представлялся немцем из Берлина, кто французом из Парижа, кто англичанином из Лондона. Портнихи и модистки величали себя «Мари из Парижа» вместо Марии Ивановны, «Ефимием из Мадрида» вместо Никиты Ефимова. На Никитской, в частности, красовалась вывеска брадобрея «Фигаро из Парижа», который там никогда не был, а на Тверской существовала «немецкая молочная», в которой отродясь не служили немцы. Как тут не вспомнить «Мёртвые души» Николая Васильевича Гоголя и упомянутый в них «магазин с картузами, фуражками» и надписью «Иностранец Василий Фёдоров» в городе Н. Тогда, в начале XIX века, над входом во фруктовую лавку могла появиться такая вывеска: «Здесь продаются свечи, мыло и прочие конфекты», а над заведением цирюльника: «Здесь стригут и бреют в 24 часа». С годами такие вывески ушли в прошлое или расползлись по провинции. В провинции, кстати, как это видно из книги В. А. Волжина «Из воспоминаний судебного следователя», на вывеске какой-нибудь лавки или мастерской можно было прочитать «Сидоров из Москвы».

Помимо мнимых, в Москве было много настоящих иностранцев и инородцев, занимавшихся здесь «делом». На Дербеневской набережной, в частности, находились фабрики Жако, Гивортовского, Фаберже, Энгельбрехта. В 1906 году можно было купить вафли фирмы «Реттерс», велосипеды — «Банцгаф и К°», вентиляторы — «Общества механических заводов братьев Бромлей», фирмы «Гофман». Иностранные вина поставляли фирмы «Бриоль», «Гельце», общество «Бекман», галоши — «Колумб», галстуки — «Луи Крейцер», граммофоны — «Марвел», «Наталис», «Илеманс», гробы — «Бреннер», «Виллер», карандаши — «Карнац», оборудование для производства макарон — «Вернер и Пфляйдерер», швейные машинки — «Блок», «Зингер», «Эйхенвальд», стройматериалы — «Виллер», «Готье», «Коган», «Кольбе», волшебные фонари — «Швабе», фонографы — «Патэ», церковную утварь — «Цукерман», часы — «Павел Буре» и т. д.

Изобиловали иностранными названиями лекарств и аптеки. «В аптеке А. И. Берга, близ Сухаревой башни, на Большой Сретенке (ведь когда-то и Лубянка называлась Сретенкой. — Г. А), — сообщало газетное объявление, — получены из-за границы и продаются по сходным ценам эссенция „Сассапариль“, папье „Фай-яр“, папье „Эписпартик“, „Фонтанельская“ бумага, тинктура[64], экстракт и сироп Монезия, драже де Кюбейн, пилюли Волетта, шоколад Десбриер, таблетки „Виши“ для поправления желудка, порошки содовые Зейдлицкие, капли, утоляющие зубную боль, персидский порошок от клопов, слабительное „Sagrada barber“», которое, как утверждала реклама, «укрепляет желудок, слабит легко и нежно», а остряки добавляли: «не прерывая сна». По поводу лекарства «паратолоидин» шутили, говоря, что его можно употреблять не только от чахотки, но и как скороговорку. В 1890 году в аптеках появилась вращающаяся зубная щётка «ротифер». Тогда, как и теперь, фармацевты предлагали средства, способные помочь при всех болезнях. К таким относился, например, пластырь «Тапсия ле пердрекель-ребуло». «Это средство, — утверждала реклама, — есть наилучшее, наиболее удобное, скорое, верное и экономическое лекарство против насморка, кашля, воспаления дыхательных путей, лёгких, подрёберной плёвы, чахотки, ревматических болей, болей в пояснице и проч. и проч.». Этот пластырь, наверное, пригодился бы приказчикам одного из московских магазинов, которых хозяин, чтобы не замёрзли стёкла витрины, заставлял прикладывать к ним ладони.

В этом нет ничего удивительного. Для купца приказчик тот же холоп, ведь большинство купцов вышли из деревни, из крестьян, воспитанных ещё при крепостничестве. Происхождением купцов объясняется и отношение к ним начальства. Мы же помним, как вёл себя по отношению к ним Городничий в гоголевском «Ревизоре», как вымогал у них «подарки», как таскал их за бороды. Московский генерал-губернатор граф Закревский[65] обращался с купцами ещё хуже: бывало, вызывал к себе именитых купцов, таскал их за бороды, валил на пол и бил ногами. «Ходили слухи, — писал Варенцов, — что Закревский имел чистые бланки, подписанные Николаем I, и мог вписать в них фамилию и степень наказания вплоть до смертной казни». Прошли годы, но в купцах не прошёл страх перед этим генерал-хулиганом. В воспоминаниях того же Варенцова читаем дальше: «На собрании купечества по поводу передачи Николаевской железной дороги в частные руки, которое состоялось в амбаре Гостиного Двора, на Ильинке, некоторые купцы, помнившие самоуправства московского генерал-губернатора Закревского, испугались и постарались незаметно уйти с собрания. Они незаметно опустились на пол и на четвереньках выползли из помещения».

С годами торговые люди становились культурнее, а отношение к ним администрации менее патриархальным. Между государством и купечеством возникали новые, более сложные отношения. Например, в 80-х годах XIX века в правительственных кругах царило увлечение английской системой свободной торговли (фритредерством). Купцы же выступили против неё. Они утверждали, что открытый доступ иностранных товаров в страну приведёт к закрытию фабрик, заводов и безработице. Т. С. Морозов сказал, что если правительством фритредерство будет осуществлено, то он все свои фабрики остановит и 20 тысяч его рабочих останутся без работы. «При Николае I, — писал Варенцов, — в России стала развиваться часовая промышленность. Но благодаря проискам английских и швейцарских фабрикантов, сумевших через свои посольства убедить наше правительство в выгодности для России сложить пошлину с их часовых изделий, русская часовая промышленность была окончательно убита и фабрики закрыты». Правительство России не учитывало того, что наша промышленность была гораздо слабее западной и конкуренции с ней не выдерживала. Интересно, что никто не смел думать о том, что мы можем делать часы лучше швейцарцев, а паровозы лучше англичан. Что это было: неверие в собственные силы или, наоборот, — трезвая оценка собственных возможностей? Возможно, убогая повседневная действительность мешала руководителям России увидеть подлинные возможности своей страны и своего народа, которого они не считали нужным как следует обучать. Ну а плохие инженеры и техники не способны наладить достойное производство. Примером этого может служить история с ткацкой фабрикой купца Кормилицына в 80-х годах XIX века, о которой в своих воспоминаниях рассказал Варенцов. Построив фабрику, купец этот заказал за границей прядильные машины, да не те, что обычно шли в Россию и были приспособлены к квалификации русских рабочих, а усовершенствованные, работавшие в Англии и Америке. Машины эти вскоре были приведены в негодность неумелыми рабочими и неопытным инженером. Начались поломки, простои, и дело не пошло.

Среди самих купцов тоже не всё было гладко. Если первые купцы вышли из крестьян и знали, что такое тяжёлый труд, то сыновья их нередко вырастали избалованными оболтусами. Главными достоинствами в компаниях таких «хилых потомков» были не ум, не образование, а буйство и удаль без границ, пробным камнем для которых были драки, пирушки и безумные ночные оргии где-нибудь на окраине города в излюбленном трактиришке.

Менялись с годами и мальчики в купеческих лавках. Став приказчиками у своих хозяев, они теперь сами могли гаркнуть на мальчика или щёлкнуть его по лбу, а ведь ещё вчера купцы гоняли их за водкой и награждали затрещинами. Ещё вчера они вставали раньше всех и, наскоро умывшись и перекрестив лоб, чистили обувь, хозяйское и приказчичье платье, носили дрова, воду, будили приказчиков, ставили самовар, готовили чайную посуду, убирали постели, комнаты, помогали кухарке и пр. Если служил мальчик хорошо, то купец поощрял его 5–10 рублями в месяц. Бывало так, правда, не всегда. Если купец считал, что приказчика из мальчика не получится, или особой нужды в приказчике нет, или просто денег было жалко, то он прогонял одного мальчика и брал на его место другого, который на него работал бесплатно.