Улица младшего сына - Лев Кассиль

— Во! Глядите, какой трофей взял! Теперь и у нас освещение будет.

— Дурень! — сказал ему добродушно Котло. — А кабель ты себе вилкой в ноздри вставлять будешь! Ток-то ты где возьмешь?

В пылу схватки Любкин совсем забыл про это. Теперь, огорченный, он бросил свой трофейный прожектор на пол и зло пнул ногой никому не нужный тяжелый железный жбан с зеркальным днищем.

— А я-то тягал, тягал… Тьфу ты!..

Скоро затихли выстрелы и в секторе «Киев». Со всех участков поступали сообщения, что немцы выходят из штолен, отказавшись от попыток пробиться внутрь подземной крепости. Потом сообщили, что ко многим шурфам и штольням гитлеровцы подтаскивают бетономешалки и бочки с цементом. Очевидно, убедившись в том, что штурмом партизан не одолеть, гитлеровское командование решило наглухо замуровать партизан в каменоломнях.

Прогремел последний выстрел у центрального входа, где отходивший на поверхность отряд гитлеровцев попал под перекрестный огонь партизан, поджидавших их в засаде. Пророкотал где-то сорвавшийся в шурфе камень, и стало тихо под землей, только слышно было, как тяжко стонет в санчасти изорванный гранатой Сергеев.

Лишь теперь все почувствовали непомерную усталость и жажду. Лазарев распорядился выдать всем по полстакана воды сверх нормы. Командиры собирались в штаб. Комиссар с трудом добрался до табурета, грузно повалился на него и стал клониться головой к столу. Но в это время он услышал голос Лазарева:

— А знаешь, комиссар, сколько наши насчитали гитлеровцев, что остались лежать в верхнем ярусе?

— Сколько? — Котло разом вскинул голову.

— Да свыше восьмидесяти. И в «автохозяйстве Любкина» ганса четыре завалились…

— А мы сколько потеряли?

— Шустов Иван Гаврилович приказал, старина, долго жить. Москаленко захватили. Ваня Сергеев совсем плох, говорят. Да еще двое раненых и пятеро слегка пострадали.

— Эх, каких хороших людей лишились! Шустова жаль. И за Москаленко обидно, — проговорил Котло. — Упрямый старик — запытают они его. — Комиссар потер ладонями усталые, обожженные глаза. — Да, был моментик, командир! Надо ведь — ко всему еще пожар… Ну, скажу тебе, здорово ребята-пионеры действовали!… Кстати, из детишек никто не пострадал?

— Нет, — отвечал Лазарев, — вот, можешь убедиться. В штаб вошел Володя Дубинин.

— Ну как, цел, копченый? — спросил Котло.

— Цел, товарищ комиссар. Угорел чуток. Теперь прошло. Я могу быть свободным?

— Можешь, можешь. Иди свободно спать, — проговорил Котло и, когда Володя вышел, вдруг порывисто, всем крупным своим телом повернулся к Лазареву: — Какие ребята растут, Лазарев! Народ у нас какой!

— Люди у нас, комиссар, золотые! — сказал Лазарев.

— И не было еще таких никогда ни на земле, ни под землей!

Комиссар откинулся назад и, вытянув усталые, пожженные руки, медленно поставил на стол ребром свои крепко сжатые кулаки — словно приложил к сказанному две тяжелые круглые печати.

Глава XIV «Глаза и уши»

Пинь!.. там!.. пом!.. пинь!.. пом!.. тень!..

Володя проснулся в обычной темноте от странного звука, которого он никогда еще не слышал в каменоломнях. За пять недель, проведенных под землей. Володя научился распознавать любой звук, возникавший в подземных коридорах каменоломен. Звуки делились на добрые и злые. Они доносились из глубин непроглядной тьмы. Глаза здесь были беспомощны, но привычное ухо улавливало все, что нужно было знать партизану. И Володя уже мог безошибочно узнавать не только по голосу, но и по походке любого из своих начальников. Вот, уверенно шагая в полной темноте, чтобы зря не тратить карбида в фонаре, прошел в боковую штольню Владимир Андреевич Жученков. Старый шахтер, он и под землей чувствовал себя нисколько не хуже, чем на земле. Володя узнал его по особому пошлепыванию: Жученков на ходу ладонью касался каменных стен, где каждый выступ, каждая неровность были ему хорошо знакомы. Медленно и увесисто ступая, прошагал в подземную пещеру, где помещался штаб отряда, комиссар Иван Захарович Котло. А вот это по-строевому четкий, прочный и в то же время удивительно легкий шаг политрука Георгия Ивановича Корнилова. Володя мог бы среди тысячи шагов различить поступь своего боевого наставника, к которому он страстно привязался.

Потом Володя услышал, как прошли в штаб еще несколько партизан, и каждого из них узнал в темноте.

Должно быть, командир отряда Семен Михайлович Лазарев собрал к себе в штаб всех командиров для совещания.

Где-то внизу, на третьем горизонте каменоломен, уже раздавались глухие выстрелы. Звук сперва быстро доходил до Володи через толщу камня-ракушечника, а потом несколько раз повторялся эхом, бродя и затихая в коридорах подземелья. Там, на глубине каменоломен, партизаны вели учебную стрельбу в подземном тире. Все это были звуки добрые, успокоительные, свои. Ухо привыкло к ним, механически отмечало в сознании услышанное, и они не вызывали тревоги.

Но Володя знал и другие звуки: они мгновенно насыщали душную тьму каменоломен острой тревогой. Володя хорошо запомнил треск автоматов, бесконечно Повторенные подземным эхом раскаты взрывов, рокочущий грохот обвалов. От них, казалось, окружавшая партизан подземная тьма внезапно твердеет, сама становится сплошным черным камнем, который все раздавит, все задушит и сплющит.

Так было недели две назад, во время памятного боя, когда немцы пытались ворваться в каменоломни. И все эти недели в каменоломнях — и в штабе, и в столовке, и засыпая на узких, вырезанных из камня-ракушечника топчанах-лежанках — люди оплакивали Ивана Гавриловича Шустова, тихо поминали Пантелея Москаленко и томились горькой тревогой за него.

Да, это был тяжелый бой! Дорого далась партизанам победа. Погиб бесстрашный Шустов. Подорвался сам, упав с гранатой, Ваня Сергеев, лейтенант, комсомолец, белокурый, складный, веселый человек. Он лежал теперь в госпитальном отсеке каменоломен. Володя слышал его стоны в темноте, тихонько подбирался к слабо освещенной койке, подолгу молча смотрел в осунувшееся лицо, которое становилось все менее и менее знакомым. И казалось, что черты Ваниного лица медленно растворяются в тяжелой, глухой темноте.

Уже второй месяц держалась подземная крепость. Никто не знал, сколько еще предстоит выдерживать эту немыслимую осаду. Положение партизан с каждым днем становилось все более гибельным. Они были теперь полностью замурованы в камне — в сущности, заживо погребены. Все выходы из штолен и шурфов на поверхность немцы заминировали. Каждую лазейку, всякую мало-мальски подозрительную расщелину гитлеровцы залили сверху бетоном или зацементировали. Присутствие невидимых партизан под землей не давало покоя гитлеровцам, жгло им пятки. И фашисты решили задушить камнем законных хозяев захваченной земли, ушедших в недра ее, но не сдавшихся.

Все труднее и труднее становилось дышать под землей, куда теперь почти не было доступа свежему воздуху. Изводила палящая жажда, и неизвестно было, на что еще пустится враг, раздраженный упорством партизан.

Надо было непременно разведать, что творится на поверхности. Был один небольшой, очень далекий выход, которого как будто не заметил враг. Зная, что всех мужчин, появляющихся вблизи каменоломен, гитлеровцы без предупреждения расстреливают на месте или, в лучшем случае, арестовывают, командование отряда решило попытаться отправить в разведку кого-нибудь из девушек. Сначала подумывали, не послать ли пионеров, показавших себя отличными разведчиками, но комиссар запротестовал, считая, что еще раз решиться на это можно только в случав самой крайней необходимости. Нина Ковалева и Надя Шульгина, явившись в штаб по вызову командира, с полной готовностью вызвались идти наверх в любую минуту. Девушки, очень сдружившиеся под землей, где они совместно работали в санчасти, просили послать их вместе. Их подготовили как надо и сделали попытку выпустить наверх через тот ход, который оставался еще как будто свободным. Но едва разведчицы приблизились к поверхности, как гитлеровцы подняли тревогу: должно быть, они через звукоулавливатель услышали что-то. Девушки едва успели соскользнуть вниз и укрыться в камнях, как наверху раздались взрывы гранат, зачастили автоматы. Должно быть, гитлеровцы оставили этот лаз незакрытым нарочно.

Обе девушка были в отчаянии, что им не удалось выполнить задание. Они проплакали весь вечер, и сам комиссар ходил утешать их…

Пинь!.. там!.. пом!.. тень!..

Проснувшись от этого непонятного, ни разу еще не слышанного под землей, как будто птичьего звука, Володя сразу почувствовал, что лютая жажда, которая долго не давала ему заснуть, стала сейчас еще более жгучей. Все пересохло у него во рту. Першило в горле, скрипела на зубах копоть. Повернувшись на своем каменном топчане лицом к стене, Володя стал языком жадно слизывать налет сырости, выступивший на ракушечнике. Этому пришлось научиться за последнюю неделю. Когда мучительная сухость во рту немного прошла, Володя опять прислушался. Пинь!.. тинь!.. пом!.. пинь!.. Что бы это было? Володя легонько ткнул в бок спавшего рядом Ваню Гриценко: