Большое Гнездо - Эдуард Зорин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И рассылал воев пошарить вокруг — далеко уйти мужики. не могли. Находили беглых, приводили под стражей.
— Это что же вы мужики, — стыдил их Словиша, — своих не привечаете, ровно и не хрестьяне мы, а поганые?
— Тута мы, — разводили мужики руками.
— А скот ваш где?
— Скот угнали…
— Кто ж угнал-то? Небось сами и угнали?..
— Нам что, — говорили мужики, — мы люди привычные, мы и на лебеде проживем. А скота у нас нет…
Конечно, ни единому слову их не верил Словиша:
— Ежели добром не хотите, так сыщем сами.
— Ищите, ратнички, ищите, дай-то вам бог, — согласно кивали мужики и покорно садились на завалинки.
Шарил Словиша по лесам, находил скот, говорил им:
— И не стыдно, мужики?
Мужики не стыдились. Бабы плакали и не отдавали своих коров:
— Да как же мы без кормилицы-то? Как же детки наши малые?!
Скот забивали на месте, скоро свежевали туши, разводили за околицей села большие костры, ели, пили досыта и уходили дальше. У тех же ратников были дома свои семьи, ребятишки. Иные жалели, уходя:
— На смерть голодную кинули село…
— Как же они — зимой-то?
Однако не по своей воле шли они в поход, и многие из них не вернутся в родные избы. На все воля князева. Князь дальше глядит, больше видит.
У самого Смоленска разведрилось, снова наступили жары. Отдохнувшее в ненастье солнце, прощаясь с летом, било в землю глубоко, выжигало травы и еще не снятые на полях хлеба. На первый спас пасечники собирали с лесных бортей мед. Затосковали ратники, вспоминали родные места, пели грустные песни.
— Ежели так будем ползти, то и на Мироны-ветрогоны [165] не поспеем к Чернигову, — говорили опытные сотники, поглядывая на пасмурное небо.
Им ли было вникать во Всеволодовы задумки?! А что у него на уме, и ближние бояре не знали.
2
Давыд встречал Всеволода, как желанного гостя. По всему городу были расставлены бочки с пивом, попы служили в церквах молебны. Отстояв обедню в соборе Михаила Архангела, сами князья отправились пировать наособицу. На теремном крыльце и на просторном гульбище толпились пестро одетые гости.
Пожаловал по такому случаю в Смоленск и витебский князь Василько с красавицей дочерью.
Не из первых среди других князей на Руси был Василько, но держался гордо и независимо, а что до дочери его, то все вокруг только диву давались — и в кого она пошла? Ни отцовых черт, ни материных не заметно было в ее лице. Отец у нее скуласт и длиннонос, мать, говорят, тоже была не видной. Зато в юной княжне собралось все из самых дальних родов: и русская кровь, и польская, и половецкая причудливо переплелись в ее еще не устоявшемся облике.
Всеволод надолго задержал свой взгляд на ее лице, почувствовал, как шевельнулось в нем давно забытое. Щемяще затосковало сердце, жарче потекла застоявшаяся кровь…
Пир был недолог. Скоро Всеволод сказался усталым и удалился с Ратьшичем в отведенный ему покой. Немного времени спустя туда же пришли и Давыд с Васильком.
Здесь продолжалась начатая на пиру беседа, но без посторонних ушей и глаз. Князья сидели свободно, распахнув опашни, говорили, не боясь, что их подслушают.
Всеволод подстрекал Давыда щедрыми обещаниями, выспрашивал, что нового слышно из Смоленска и Чернигова. Особых новостей не было, и это настораживало. «Неужто и впрямь не боится меня черниговский князь?» — думал Всеволод. Гонцов от него ждал он еще по дороге в Смоленск.
Давыд принес жалобу на Рюрика:
— Сговаривались мы вместе идти по Днепру, а он с Владимиром воюет Романа…
Василько больше слушал, чем сам говорил. Скуластое лицо его отсвечивало бронзой, в узких глазах не было ни тревоги, ни нетерпения. Сидел, расставив ноги, прочно привалившись спиной к чисто струганным бревнам.
У Давыда ходили под тонкой кожей лица упругие желваки, глаза горели жарко, неспокойные руки сминали угол бархатной скатерти. Оно и понятно: Василько на стороне, его больше литва беспокоит, Всеволод сидит у себя прочно, его не сдвинешь, а у Давыда Чернигов под самым боком. Ни проехать по Днепру, ни проплыть…
Только к самой полуночи разошлись князья, а ни о чем толком не договорились.
Встречи этой больше всего боялся Всеволод, думал о ней неотступно. А теперь и собою и беседой остался доволен. Лишнего он не сказал, своих замыслов не выдал. Пусть себе думают-гадают князья, а ему спешить пока некуда.
Понимал он, что главное сейчас не торопить время. Пусть кормит Давыд его беспокойное войско, путь тешит себя надеждой. А то, что Рюрик воюет Романа, тоже ему на руку. И Роман попритихнет на своей Волыни, и черниговский князь одумается. Постращать на стороне иной раз куда полезнее, чем сразу лезть в драку…
Утром снова сидели князья вместе за просторным столом в гриднице, хлебали уху, пили ядреный квас. По прохладе думалось легко, за приотворенным окошком мирно моросил дождь, начавшийся еще пополуночи.
Стараясь не беспокоить князей, вошел на цыпочках Ратьшич, склонился к уху Всеволода.
— Что? — князь отложил ложку, встал из-за стола. Давыд с Васильком быстро переглянулись.
Прогибая половицы тяжелыми шагами, Всеволод вышел. В сенях на лавке, сгорбившись, сидел Одноок. При виде князя вскочил, опасливо бегая глазками, залепетал что-то, поклонился, коснувшись пальцами пола.
— Ты?! — сверкнул белками глаз Всеволод.
— Бес попутал, княже! — помертвевшими, без кровинки, губами почти неслышно прошелестел Одноок.
Князь повернулся и быстро зашагал в горницу.
— Поспешай, боярин, — подтолкнул Одноока с мрачной молчаливостью стоявший за его спиной Ратьшич. — Да винись, винись. Оправдываться не моги. Не то хуже будет.
На непривычно сгибавшихся ногах Одноок заковылял за Всеволодом. Переступив порог, с размаху бухнулся ему в ноги, заелозил на ковре:
— Княже!
— Пес алчный, — сказал Всеволод, дергая перекошенным ртом. — Брюхо ненасытное. Волк!..
— Пощади, — не подымая головы, боясь поднять, лепетал Одноок. — Сам не ведал, что творю…
— Лжешь!.. В поруб брошу, сгною!
Всеволод опустился на лавку, смотрел на боярина брезгливым взглядом.
Чуть приподнявшись, но все еще стоя на четвереньках, боярин отважился вскинуть на него мутные от страха глаза. В животе у него стало жарко и каменно. «Господи, пронеси, господи», — мысленно взмолился Одноок.
— Ну-ка, сказывай. А таить ничего не смей, — потребовал князь.
— Как на духу, княже…
— Языком не молоти.
— Да как же не молотить-то, как же не молотить, — быстро забормотал боярин.
Кузьма горячо задышал ему в затылок:
— Не егозись…
Одноок заговорил, сбиваясь и проглатывая слова:
— Иконку это в церкви… Оклад серебряной…
— В божьем-то храме, — сказал князь.
— Все истинно так, — покорно кивнул Одноок, сглатывая слюну.
— Еще?
— Еще мужичков потряс… Так… Маленько…
— Ну?
— Рухлядь всякую…
— А еще, княже, схитрил Одноок, — вставил Ратьшич. — Людишек бы его поглядел. Кого в дружину взял — срамота!
— Напраслина это, Кузьма, — смешался Одноок. В животе его забурчало, к горлу подкатила тошнота.
— Напраслина? — усмехнулся Кузьма. — Не играй с огнем, боярин. Тот к добру не управит, кто лукавит в делах.
— Куды шел ты? — спросил князь, перебегая глазами от Кузьмы к Однооку и снова к Кузьме. — Аль на поганых собрался?.. Смоленский мужик — тот же наш, русский. А ты бесчинствуешь, как в половецком стане. Что скажет Давыд? Каково пойдут с нами смоляне ко Чернигову?
Случись у себя такое, ни за что не спустил бы Однооку князь. Но здесь разговор был иной:
— Чтобы все вернул, до маковой росиночки.
— Все верну, княже.
Беседовать и дальше с боярином у Всеволода не было охоты.
Ратьшич тронул Одноока за плечо:
— Вставай. Не видишь разве — простил тебя князь.
— Простил ли? — с надеждой встрепенулся боярин.
Всеволод тяжело молчал.
— Простил, простил уж, — подтвердил Кузьма. Всеволод кивнул:
— Да не срами воинства нашего. А то гляди у меня, боярин…
Одноок поспешно ткнулся в половицу лбом. Выставив зад, попятился к двери, бормоча:
— Спасибо тебе, княже милостивый… Бес попутал… Как есть, бес… Нечистая сила…
Выпятившись за дверь, тяжело поднялся, кряхтя и охая. Кузьма Ратьшич вышел за ним следом.
— Жив, боярин?
— Ох, жив…
— Живи покуда. Да впредь позорчее оглядывайся.
Вернувшись к себе на двор, где жил постоем, боярин кликнул тиуна. Явился Фалалей, розовощекий и веселый:
— Звал, боярин?
Исподлобья, будто видит впервые, окинул Фалалея взглядом Одноок. С удовольствием наблюдая, как опадает лицо тиуна, сказал строго:
