Зачем нам враги - Юлия Остапенко

— Я понимаю только то, что, не будь я ему другом, не дошел бы так далеко, — сказал Глориндель. — Откуда это презрение к простым человеческим привязанностям, милостивый государь Эр-Дьятис?

— Потому что не о простых человеческих привязанностях сейчас речь, — раздраженно ответил тот и резко повернул ладонь ребром вверх. Белое сияние, дрожавшее над землей, беззвучно лопнуло, раскрыв, будто рану, тонкий алый надрез в поперечнике.

Рослин сказала:

— Теперь ты хочешь забрать у меня... это?

Эллен вздрогнула. О чем вы говорите, миледи? О нашей глупой, ненужной, бесполезной теперь привязанности, нашей дружбе и нашей вражде — или о тьме внутри вас?

Эр-Дьятис успокаивающе улыбнулся ей. Ветер трепал поля его шляпы, хлопал полами плаща.

— Нет, что ты. У воды нельзя забрать ее течение, а у огня — его жар. Но использовать их — можно вполне. Нам очень повезло, друзья мои, что второе тело вашего общего духа принадлежит эльфу. Ты, Рослин, знаешь силу эльфийской крови, и Глориндель станет мостом между вашим общим духом и этой силой.

— Звучит многообещающе, — сухо отозвался эльф. Эр-Дьятис посмотрел на него без улыбки.

— Не будь дураком хоть сейчас. Ты же прекрасно знаешь, о чем я говорю. Что это будет за мир. И кем в нем будешь ты.

Это он тоже знал, как и Рослин. Эллен смотрела на них и почти чувствовала, почти видела, как они отдаляются от них с Натаном, все дальше и дальше, подернутые дымкой света, заливавшего уже все вокруг, сколько хватал глаз. Ей захотелось закричать, но она не смогла набрать воздуха в грудь.

— Знаю, — помолчав, вполголоса согласился эльф. — А вот как насчет тебя?

— А меня там не будет, — беспечно отозвался Эр-Дьятис. — Ты убьешь меня уже через несколько минут. Это необходимо, к сожалению. Я всегда знал, что ты убьешь меня, так же как Рослин убила Глэйва.

— Глэйва?!

Это должна была крикнуть Рослин, а не я, подумала Эллен, но Рослин молчала, по-прежнему не сводя с некроманта глаз. Я буду вашим голосом, миледи, вашим чувством, вашим безумием, отчаянием, болью, я буду вами, только не уходите, не уходите еще немного...

— А разве он ничего не сказал вам? Забавно... Глэйв был моим братом. Мы с самого начала знали, что нашим телам не уцелеть в этой истории. Как и вашим, впрочем. Но Глэйв все надеялся, что это можно предотвратить, и все свободное время тратил на поиск головы Баифета, отводящей неминуемую смерть. Что ж, я не удивлен, что он ее так и не нашел.

— Он нашел, — сказала Эллен, — только это ему не помогло.

Эр-Дьятис вопросительно посмотрел на нее, и под его изучающим взглядом она медленно сунула руку в седельную суму, поборола вспыхнувшую на мгновение жуткую уверенность, что внутри пусто, — и тут же ощутила под пальцами сухую холодную кожу мумии.

— Скорее напротив, — добавила Эллен, вынимая голову Баифета. — Именно это его и убило.

Она услышала, как тихо вздохнула Рослин, но не повернула головы. Эр-Дьятис какое-то время рассматривал артефакт, потом шагнул вперед и требовательно протянул руку.

— Дай ее мне.

— С чего бы это? — не шевельнувшись, спокойно отозвалась Эллен.

Некромант рассмеялся.

— А, ты решила, что эта прелесть спасет от неминуемой смерти тебя? Вынужден тебя разочаровать. Она действует не на того, кто ею владеет, а на того, кто связан с ее создателем. Впрочем, если ты говоришь правду, и она убила Глэйва... дай ее мне, женщина. Все должно идти так, как должно.

Он лжет, с непререкаемой ясностью поняла Эллен. Сейчас он мне лжет. Мне ли?.. Голова Баифета не спасает от смерти. Она приводит к смерти, скорой и лютой. И я все еще жива только потому, что никогда не думала об этой вещи как о своей. А Глэйв знал, что Рослин убьет его, и хотел этого — он хотел, чтобы она сделала еще один шаг на пути в бездну, где ее ждал его брат. И теперь они на месте... в той самой бездне, и Эр-Дьятису осталось только приоткрыть дверь.

— Нет, — сказала Эллен. — Нет!

Эр-Дьятис не бросился на нее, не испепелил на месте, только опустил руку и нахмурился.

— Рослин, прикажи ей.

«Он не может у меня это отнять, — лихорадочно подумала Эллен. — Голову Баифета... неминуемую смерть отобрать нельзя, разве только если мертв владелец, а его смерть предопределена! Значит, не ты, некромант, будешь тем, кто меня убьет! »

И вдруг она поняла, что ей надо делать. Есть только один способ узнать, лжет ли Эр-Дьятис, верит ли в свою ложь, имеет ли эта ложь хоть какое-то значение. И если имеет — то Эллен ничем не рисковала, потому что так или иначе ей пришлось бы умереть.

Она соскочила на землю и, метнувшись к коню, на котором сидели Рослин и Глориндель, ухватилась за стремя. Встретила взгляд калардинской княжны и вложила голову Баифета в ее ослабевшие маленькие руки.

— Она будет вашей, миледи, — жарко прошептала Эллен, — но только после того, как вы убьете меня.

Рослин держала голову Баифета в своих ладонях, а ладони Глоринделя лежали на ее запястьях, и оба они смотрели на Эллен. А она смотрела на них, слыша хриплое дыхание Натана в нескольких шагах от себя, и так же, как он, знала, что Рослин и Глориндель сейчас слышат и слушают оба — вместе, как один человек, чем они и были. Да, она знала это, как знала и то, что улыбка Эр-Дьятиса, которую она чувствовала затылком, была улыбкой победителя.

Гул вокруг них превратился в рев, в котором уже можно было различить топот ног, бряцанье железа и монотонный хор, певший прекраснейшую в мире песню. А потом все стихло: на раз-два, будто кто-то невидимый отдал приказ, которому нельзя было не подчиниться. И если бы Эллен оглянулась через плечо, то увидела бы бурую толпу лиц, мехов, железа, заполнившую все видимое пространство. Толпу, которая ждала теперь одного-единственного слова или взгляда от духа тьмы, который смотрел на Эллен двумя парами глаз: черных и васильковых...

И это были разные глаза. Глаза и руки, она все это помнила: вот в этих глазах было любопытство, а вот в этих — мольба, вот эти руки цеплялись за ее запястья, а вот эти бережно и крепко прижимали к себе и гладили по голове, и голоса — разные голоса — говорили ей «сука», «бедная», «дура», «мамочка»... Эти руки били — но били по-разному, с разной силой и разной яростью, а ведь прежде Эллен никогда не думала, что ярость тоже бывает разной. И жар бывает разным — хоть и сжигая, и грея, он все равно остается жаром... Тьма? Первозданная тьма? Да при чем же тут тьма, миледи, милорд, когда вы столь же различны в вашем безумии, сколь и похожи? И когда мы — я и Натан — похожи и различны точно так же, как вы? Ведь мы — не один человек, хотя оба мы служим вам, иногда одинаково, иногда по-разному. Мы были вам врагами, как умели, а вы нам отплачивали за это дружбой, как могли, и это было так по-человечески. Великие боги! В этом не было единой и первозданной тьмы, в этом вообще не было ничего особенного, ничего странного, ничего из того, о чем говорил Эр-Дьятис, хотя, может быть, всем нам было бы проще поверить в это... Но ваша тьма, милорд Глориндель, — это всего лишь ваше одиночество и неверие, и ваша тьма, миледи Рослин, — это всего лишь невыносимое горе, и страх, и желание, чтобы пришла мама, вы же еще такая маленькая...