Завораш (СИ) - Галиновский Александр

Натяжение верёвки неожиданно исчезло. Только это и спасло ангела от столкновения. Тисонга сделал несколько взмахов крыльями, которые тут же пронзила жуткая, невыразимая боль. В то же мгновение рядом промелькнуло нечто настолько большое, что на мгновение свет померк. Глыба пронеслась совсем близко, обдав запахами земли и мазута. Что-то сверкнуло на солнце. Наверняка это была лебёдка и части окружавших её конструкций.

В этот момент Тисонга сознал, что верёвка все ещё соединяет его с воротом, а значит, и с отправившимся в свободное падение куском суши. Сам себе он напоминал утопленника, к которому привязали груз, чтобы тело не всплыло. Единственная разница состояла в том, что его «погружение» могло оказаться куда более стремительным. Проще говоря, падающий кусок земли потянет его вниз с небывалой скоростью. И будет большой удачей, если ему не оторвёт ступню.

Но даже в этом случае он будет обречён.

Остров над головой теперь выглядел как пирог с неровными краями. С такого расстояния он казался не настолько огромным. Быть может, однажды Тисонга мог бы даже облететь его… Но почему-то эта мысль сейчас выглядела абсурдной. Оставался единственный путь — вниз, до самого конца. До мифической земли, существовала она или нет. Выбора у него всё равно не было. Впрочем, как и всегда.

***

ДО ВСЕГО ЭТОГО.

До того, как его швырнули в бездну.

До произнесённых Бригадиром страшных слов.

Пока Тисонга не знает ничего о крылатых и бескрылых, о войне между ними и о супероружии, призванном уничтожить механизмы людей. О Нижней земле он слышал раньше, но вскользь, и не придаёт этим разговорам значения. Обычные диссидентские байки о мире, которым управляют бескрылые. Тисонга пока ещё смотрит на гобелен и на вышитых на нем змей, парящих в воздухе между двумя землями.

«Чертовски хорошо поохотиться на ламий, говорит Бригадир. Особенно когда у тебя есть подходящая наживка. На самом деле всё что тебе нужно — это прочная леска и пара крепких рук, чтобы тянуть».

Изображение змей на гобелене похоже на росчерки пера. Тисонга никогда не подумал бы, что за этими незатейливыми рисунками скрываются смертоносные хищники, способные в одиночку напасть и даже лишить человека жизни. Позже он поймёт, несколько большой удачей было то, что ламии обитали ниже уровня острова.

«Хитрые бестии», заключает Бригадир.

А затем добавляет: «И огромные».

Некоторые настолько большие, что вместо лески приходится использовать стальной трос, а вместо наживки — целые мотки требухи и кишок. Плавники у них настолько острые, что могут без труда лишить человека конечностей. Нередко бывало, что и более мелкие особи оставляли ловцов без пальцев.

Среди не-ангелов мясо ламий высоко ценилось. Его жарили на углях, иногда с овощами, а ещё варили, коптили, солили.

Порой улова не было целыми неделями, даже месяцами. Иногда вместо ламий на противоположном конце лески оказывались существа, описать которые быстро не получится. Какие-то перекрученные жгуты, наполненные прозрачной слизью мешки, крохотные, похожие на птиц существа с влажными хоботками вместо клювов.

Никто из бескрылых не испытывал желания разбираться во всем этом зверинце, поэтому странных, деформированных существ ждала одна из двух судеб: быть сброшенным с края острова или сгореть вместе с мусором в одном из костров.

А ещё существовали бои ламий. Разъярённых существ бросали в клетку, где они дрались насмерть под одобрительные возгласы толпы.

Настоящая жестокость!

Похоже, бескрылые стояли гораздо ближе к животному миру, чем к ангелам. Тисонга не мог себе даже представить, чтобы кто-то из ангелов развлекался подобным образом. Им скорее подходили неспешные разговоры о политике, философии и этике, сопровождающие долгие прогулки/полёты. Наблюдать за агонией и смертью… Более того, получать от этого удовольствие… Всё это казалось ангелу верхом варварства.

И всё же… зачем Бригадиру рассказывать ему обо всём этом?

Разве он не знал, что подобное способно вызвать у ангела лишь отвращение? Или именно этого он и добивался? Среди варваров страх является эквивалентом уважения. Так не поэтому ли бескрылый старался посеять в его душе ростки ужаса?

Впрочем, иногда слова — это всего лишь слова.

«Ты думаешь об этом как о чём-то ужасном. О чём-то противоестественном. А как же ваши собственные штучки? Все эти игры со сновидениями? Они не противоестественные?»

Об этом Тисонга никогда не задумывался.

Единственное, что было по-настоящему противоестественным, это то, что он по-прежнему находился здесь, в окружении бескрылых, и кажется, вот-вот готов был стать свидетелем нового откровения. Что на этот раз? Рассказ о том, что жизнь существует не только внизу, но и наверху, среди звёзд и холодной пустоши?

Впрочем, в последнее Тисонга поверил бы с большей вероятностью, чем… во всё только что услышанное. Он продолжал смотреть на гобелен, где две земли — верхняя и нижняя, выглядели так, словно были противопоставлены друг другу.

«А порой, говорит Бригадир, мы сами идём на корм ламиям».

И перехватив удивлённый взгляд Тисонги, кивает.

«Круговорот», говорит он.

«Круговорот дерьма в природе».

СМЕРТЬ — ЭТО СОН ​

Однажды Рашка поймал паука, посадил его в банку и принялся наблюдать. Некоторое время паук притворялся спящим, и это было даже интересно, поскольку Рашка решил посмотреть, сколько времени насекомое может сохранять абсолютную неподвижность. Затем паук сдался. Он принялся понемногу шевелиться, делая робкие попытки двигаться по дну банки. Все это время из-за стекла за ним наблюдали странные глаза Рашки. На первый взгляд это были совершенно обычные глаза — по крайней мере в этом, что касалось глазниц. Но так казалось только на первый взгляд. Если присмотреться, становилось видно, что в глазных впадинах помещалось восемь небольших глаз, по четыре в каждой. Они росли друг на друге, напоминая ягоды малины с их ячеистой формой. Каждый из восьми глаз двигался независимо от других, а вот век было всего два, и стоило закрыть их, лицо Рашки не казалось таким ужасным.

Время от времени Рашка тряс банку, и паук начинал бегать.

Не тревожься, говорил модификант.

Разглядывая пленника, он пытался уловить сходство между собой и этим насекомым, но единственное, что бросалось в глаза — это суетливость паука. В конце концов Рашка раздавил надоедливое насекомое. Тварь наскучила ему своей беготнёй, попытками притвориться мёртвой, нежеланием карабкаться по стенке банки… Всё это напоминало его самого.

Рано или поздно, рассуждал Рашка, большинство из нас оказываются в ловушке. Именно тогда он понял, что всю свою жизнь бежал. Даже когда лежал на том поле, наполовину погруженный в раскисшую вонючую жижу, лишённый ног, умирающий — он пытался сбежать. От себя самого, от того, кем был. Уже позже, находясь в лазарете, он точно так же пытался сбежать. Но на этот раз от того, кем стал. Затем последовало долгое бегство в образе галантерейщика, временная остановка в той лавке… И вот теперь он снова бежит.

Случай с пауком был достоин забвения, если бы не параллели с его нынешним положением. Сейчас Рашка напоминал того паука: раздавленного одним нажатием пальца кого-то более сильного.

Кого-то, кто был не тем, кем представлялся.

Иначе как объяснить то, что он с лёгкостью разделался с парой слуг, а затем и с самим модификантом?

По правде сказать, память Рашки не сохранила практически ничего. Почему-то запомнилась лишь улыбка проходимца, а затем — лёгкий толчок жилистой руки в грудь. И вот Рашка распростёрт на земле, шляпа откатилась в сторону, а паучьи ноги торчат из-под халата. Хороша маскировка! Счастье, хоть очки остались на носу.

А ещё эта улыбка! Мерзкая улыбка на сморщенном лице. Если бы Рашка мог, он бы сорвал её вместе с кожей… Но вместо этого он провалился в забытьё.

Когда он открыл глаза, странного дервиша рядом не оказалось. Двое его рабов лежали в пыли. Оба были мертвы. Это становилось понятным с первого взгляда на тела: серая кожа, широко распахнутые глаза. Казалось, они и поныне сохраняли выражение ужаса. Что такое им пришлось увидеть перед смертью? И оказалось ли это страшнее того, что проделал с несчастными невольниками Рашка?