Ловите конский топот. Том 1. Исхода нет, есть только выходы... - Василий Звягинцев

Нет, конечно, муравьи муравьями, инстинкты – тем более. Но чтобы сформировался инстинкт, сначала, пусть миллион лет назад, должны были быть для него предпосылки? Откуда взяться «солдатам», охраняющим муравейник? Значит, приходили, приползали враги, сольпуги, тараканы, ламехузы, для борьбы с которыми потребовалась стройная организация? Другое дело, что в известный момент она окостенела в заданных рамках.

– Мочи их всех, Сашка!

Если кто-то считает меня гуманистом, то зря. Особенно в данной ситуации. При чем здесь «гуманизм», если «гомо» мы перед собой не видим?

Так и работника санэпидемслужбы, прыскающего дихлофосом в заселенном всякой нечистью подвале, можно назвать фашистом.

Шульгин врубил гравипушку сразу на полную мощность. Мы помним, как нас сгибало, заливало сердце и артерии отяжелевшей до ртутной густоты кровью. Как ломались вокруг вековые сосны, а гусеницы танка вязли в промерзшей земле, как в торфяном болоте. Тогда мы попали под двенадцать «же», сейчас прямой наводкой вышло едва ли не пятьдесят.

Полторы сотни «рабочих» монстров растерло по земле сразу. Их мощные костяки стали ломаться быстрее, чем гибкие кости людей, случись им тут оказаться. Нет, люди тоже не выжили бы.

А тяжелая, громадная «медуза», отличающаяся от той, что Левашов с ребятами расстреляли в Москве, как линкор от эсминца, попыталась взлететь. И не только взлететь, развернуться к нам своим нижним краем, мантией, щупальцами, между которыми, наверное, таилось убийственное для нас оружие. Или десантные люки для высадки сонма жутких «ракопауков».

Туда Сашка и воткнул очередную порцию гравитонов из перезарядившейся пушки. Все! Это походило на то, как если бы «медузу» сунули в гидравлический пресс. Нормальный звездолет или даже обычный танк, хоть «Леопард», хоть «Т-72», подобный удар бы выдержал. Экипаж, разумеется, нет, а сама бронекоробка – свободно, с незначительными внешними повреждениями. Здесь же – нечто похожее на выброшенный из банки китайский чайный гриб. Или на гигантского кальмара, случайно оказавшегося на Юпитере.

– Амбец, – констатировал Шульгин. – Поехали. Похоронной команды не требуется.

Искать руководящих «элоев» некогда, да и бессмысленно. Их на планете, может, и не было, руководство осуществлялось дистанционно. Или они могли находиться на борту «медузы». В тепле и комфорте.

Мы совершили круг почета по прилегающей к станции территории, включив пушку на двадцать «же» при максимальном растворе луча. Если кто-то случайно и выжил, что сомнительно, долго еще не очухается, подобно живому существу, полежавшему под двухтонной бетонной плитой.

– Не понимаю, почему Лихарев не оборонялся тем же способом на этой позиции?

– Встретимся – спросишь…

Глава двадцать третья

Учебно-тренировочный лагерь аггров, предназначенный для выращивания и специализации «курсантов», готовящихся работать на Земле, располагался в прелестном местечке. Значительно южнее Главной Базы, в со вкусом подобранной горной долине, отделенной от господствующей вокруг лесостепи несколькими рядами возвышенностей. Поначалу это были типичные сопки по триста-четыреста метров высотой, за ними шли горки посерьезнее, ближе к километру, заросшие аналогами наших дубов, буков, каштанов и тому подобного. В ботанике я не силен. А последний «рубеж обороны» представляли уже настоящие скальные хребты, покрытые хвойными лесами, переходящими в альпийские луга. Даже снеговые шапки на некоторых пиках имелись.

Сама же долина, площадью не меньше ста квадратных километров, являла собой нерукотворный рай. Защищенная от регулярных ураганов, зимних и летних, с собственным микроклиматом, аналогичным, скажем, Кисловодскому, пересеченная речками и ручьями, мирно текущими среди лугов и рощ, она, несомненно, могла соперничать с лучшими курортами Европы и обеих Америк. Все, что угодно, здесь имелось, за исключением моря.

Для того ее и выбрали основоположники, чтобы переведенные в выпускной класс курсанты после тесных помещений и мрачного колорита станции немедленно прониклись любовью и восхищением к своей будущей «родине», то есть – «территории внедрения». Для поживших здесь несколько месяцев не было страшнее наказания за нерадивость и нарушение правил внутреннего распорядка, чем отчисление с переводом в рабочий персонал Базы. Это много хуже, чем из Императорского Морского корпуса – на флот рядовым матросом.

Сильвия и Ирина нам кое-что рассказывали о своем «кадетско-юнкерском» прошлом. Но не так уж много. То, что захотели, а главное – что смогли вспомнить. Память им после выпуска прилично подсократили, для пользы дела…

Парой флигеров, идущих классическим боевым порядком, мы облетели долину по периметру, убедились, что за исключением двух условно-проходимых в летнее время перевалов она полностью отрезана от внешнего мира. Сужающейся спиралью вышли к центру, заметив по пути несколько коттеджных поселков, выстроенных по единому плану – два-три десятка домиков, сосредоточенных вокруг многоэтажного корпуса. Архитектура построек – абсолютно земная, но стилистически и хронологически в каждом селении разная.

То место, куда мы направлялись, напомнило мне одновременно Домбай и Гран-Каньон-вилледж, штат Аризона, чудесный городок над всемирно известным шрамом на теле Северной Америки. Только чересчур тихо, безлюдно здесь было, словно поступило тревожное предупреждение и все живое спряталось в ожидании бомбежки.

Автопилоты флигеров вывели к площадке, где следовало приземляться, и ведущий Левашов сделал это с шиком. Заход на высокой скорости, торможение и вертикальная посадка на «три точки», метр в метр, едва не задев хвостом вышедшего встречать Лихарева. Мы посадили свои аппараты рядом.

Вытащили из салона оружие и амуницию, обменялись с Валентином рукопожатиями, пошли вслед за ним по вымощенной желтым кирпичом дорожке между низкими, но чрезвычайно развесистыми японскими соснами.

Ощущение было, как у пассажиров поезда Новосибирск – Сочи, вышедших на перроне конечной станции в январе, из домашних минус двадцати внезапно попав в такой же плюс. Причем впервые в жизни! По профсоюзной путевке. Жарко, со всех сторон овевают запахи субтропических растений. Все, что надето на тебе и что тащишь в руках, кажется тяжелым, неудобным и каким-то бессмысленным.

Валентин, на мой взгляд, в нынешней роли слегка недотягивал. До отведенного нам домика вел молча. Как всегда стройный, твердо ступающий по земле, с выразительным, мужественным лицом, уверенный в себе и старающийся показать – что было, то прошло, а сейчас мы на равных. В лучшем для нас случае. Но все – очень слишком. Дефект подготовки, если он «второй», или – последствия перенесенной душевной травмы, если – «тот самый». Оно ведь давным-давно понятно, что почем и кто есть кто. Так зачем сейчас то ли незабытую обиду демонстрировать, то ли цену себе набивать? И как такой человек в окружении Сталина много лет удерживался?

Ему бы нас встретить раскованно, весело, с излишним, может быть, радушием и балагурством. Как же, старые друзья-товарищи, сто лет не виделись, если и было что не так – наплевать и забыть, а сейчас-то! Вы мои гости, и враг у нас общий, так что же делить теперь? Живы все, вот главное, и поживем дальше, и с размахом…

Коттедж, к которому мы пришли, был хороший. Далеко не хижина Айртона, где несчастному пирату пришлось коротать (или – мотать) отмеренный срок.

Двухэтажный, с очень высоким, обложенным диким камнем цоколем. Внизу – прихожая и хозяйственные помещения. Наверху просторный холл, три спальни, все удобства и глубокая лоджия. Вышел я на нее, свалив тяжелые военные доспехи посреди комнаты, осмотрелся. Темно-зеленые лапы сосен достают почти до перил, редко расставленные чешуйчатые стволы покрывают крутой склон, нисходящий к отблескивающей голубым серебром речке, птички всякие верещат, чирикают и посвистывают вокруг. И запахи! В ином состоянии и настроении я ощутил бы всю прелесть этого местечка. Но сейчас и курортный пейзаж вызывал раздражение, если не отвращение. От всего: от красот природы, от разговоров с друзьями, от любой мысли меня отчетливо мутило. Наверное, так может себя ощущать человек, очутившийся в бурном море на утлом суденышке. Ко всем прелестям морской болезни добавляется животный страх перед волнами, каждая из которых может оказаться пресловутым «девятым валом».

Другое дело, что как раз страха я не испытывал. Жизнь – копейка, и цепляться за нее нет никаких веских оснований. Похожее настроение бывает, когда тебя в демонстративно-оскорбительной форме посылает куда подальше твоя первая любовь… Кто не пережил, не поймет, и передать такое невозможно.

Но и на этот безнадежный случай есть лекарство:

…Когда вокруг свищут пули,Когда волны ломают борта,Я учу их, как не бояться,Не бояться и делать что надо.И когда женщина с прекрасным лицом,Единственно дорогим во вселенной,Скажет: «Я не люблю вас»,Я учу их, как улыбнуться,И уйти, и не возвращаться больше… [83].

Была надежда, что после уничтожения «медузы» наведенная дуггурами порча пройдет, но – не случилось. Потом я стал уговаривать себя, что психическая контузия так быстро не проходит. Вот освоимся здесь немного, отдохнем, выпьем как следует, тогда и отпустит.