Портрет семьи (сборник) - Наталья Нестерова

— Пожалуйста, помогите довести его до квартиры! — клацая зубами, взмолилась женщина. — Вообще-то он не пьет, но я ему завтра покажу, где раки зимуют.

— Лучше дайте с утра пива, — посоветовал Андрей.

«Помочь довести» Ивана не получилось. «Вестись»

он был решительно не способен. И весу в нем было добрых сто кило. Андрей захватил его под мышки и волок, жена, согнувшись в три погибели, несла ноги пьяного муженька.

«Хорошенький у меня сегодня выдался денек! — думал взопревший Андрей, когда Ивана складировали на диван. — То покойников, то пьяниц таскаю».

Отмахнувшись от благодарности, вытирая мокрый лоб, спускаясь по лестнице, Андрей сообразил, что с ним не расплатились. В другой ситуации он бы никогда не заикнулся об оплате. Но теперь ему широкие жесты противопоказаны, и потерять лицо бедняки не боятся. Богатый бережет рожу, а бедный — одежу.

Андрей знал много пословиц и поговорок — от бабушки, да и сам их подкапливал. На девушек производило впечатление, если он к месту вкручивал народную мудрость. Работяги на стройке уважали, когда он не элементарным трехэтажным матом ругал за брак, а едким соленым фольклором изъяснялся.

Андрей вернулся и позвонил в дверь.

— Извините, но ваш муж со мной не рассчитался.

— Сколько?

— Мы договаривались о тысяче.

— Но с учетом доставки тела на дом цена возросла? Не так ли?

Теперь это уже была другая женщина, не мечущаяся на холодной улице страдалица, а уверенная в себе дамочка, умеющая держать дистанцию с плебеями, вроде шоферни.

Она порылась в сумочке, которую взяла со столика в прихожей, достала купюру в сто долларов и протянула Андрею:

— Достаточно?

— Вполне. Премного благодарен.

Он шутливо раскланялся, сделал жест, как бы снимая шляпу, развернулся и ушел. Зачем паясничал? Да потому что противно выставлять себя корыстным жлобом вместо того, чтобы предстать благородным робин гудом. И еще хотелось увидеть на ее лице удивление, разбивающее холодную маску. Малая плата за ущемленное самолюбие.

Дома Андрей протянул Мариванне тонкую стопку денег — две стодолларовые бумажки, несколько пятисотенных и сторублевых.

— Вот на пропитание и первые нужды.

— Вы заняли у кого-то?

— Нет, я бомбил.

— Кого бомбили? — изумилась Мариванна.

— Честных граждан, трезвых и пьяных. Да не пугайтесь вы! Бомбить — значит зарабатывать частным извозом, вроде такси. Никого не ограбил, хотя и мог. Как Петька? Клавдия Тимофеевна приходила?

— Да. Новости у нас хорошие, динамика болезни положительная. Петя спит, вы садитесь ужинать, а я буду рассказывать.

— Только руки помою. Значит, температура не поднималась?

— Тридцать шесть и восемь! И ни десятой градуса больше! — с гордостью тренера, чей воспитанник поставил мировой рекорд, отрапортовала Мариванна.

Еще месяц назад, если бы Андрею кто-нибудь предсказал, что он будет вот так сидеть на кухне, поглощать ужин, приготовленный посторонней женщиной, которая поселится в его квартире, и заинтересованно слушать сводку состояния здоровья приблудного ребенка, испытывать удовольствие от того, что ребенок регулярно улыбается и рвется ползать на пол, Андрей решил бы, что предсказатель бредит.

Глава 6

Бог не торгуется

Хлопоты по восстановлению документов оказались вовсе не изнурительными. Возможно, потому, что Андрей готовился к хождению по инстанциям, как по кругам ада. Но чиновничьи кабинеты на филиалы преисподней все-таки не тянули. А ожидание в очередях скрашивалось чтением газет и журналов, торопиться ему было некуда.

В перерывах между сбором справок и писанием заявлений на восстановление сгоревших документов он продолжал бомбить. Забавно, что его никто не принимал за того, кем он выступал — неудачником, зарабатывающим частным извозом. Трудно было поверить, что молодой человек, хорошо одетый, разъезжающий на импортном дорогом автомобиле, стреляет сотни на московских дорогах. Мнения пассажиров были до смешного одинаковы — его принимали за водителя, халтурившего втайне от хозяина. Так и спрашивали: «Кого возишь?» или «Калымишь втихую?», или «По какому ведомству твой шеф?».

В зависимости от настроения Андрей отвечал, что возит наркобарона, или депутата Госдумы, или директора какой-нибудь барахолки. Почему-то наркобарон и торгаш вызывали больше почтения, чем депутат.

Так, как в первый день, на «новой работе» ему больше не везло, никто долларовыми купюрами не бросался. Андрей не гнушался и парой сотен рублей за одну поездку. На круг выходило от двух до трех тысяч за день. Для Андрея, с учетом долгов банку, это был даже не прожиточный минимум. Мариванна считала, что он гребет деньги лопатой из золотой жилы. Радовалась за Андрея. Он насмотрелся человеческих физиономий на много лет вперед. Засыпал вечером, и перед глазами — мельтешение лиц, мужских и женских, старых и молодых, тех, что из очередей, и тех, что принадлежали пассажирам. Физически он уставал и выматывался, но это было только на пользу — меньше времени для мыслей о Марине.

Петька активно выздоравливал. Маленький шельмец, он уже чувствовал, что взрослые простят ему сейчас любые капризы, и нахально этим пользовался. Когда Андрей возвращался домой, Петька отказывался сидеть в манеже или ползать по ковру, требовал, чтобы Андрей брал его на руки и развлекал.

Клавдия Тимофеевна по-прежнему приходила, но уже не два раза в день, а один. Рекомендовала Пете пройти курс массажа. Если в таком раннем возрасте подготовить скелет и мышцы ребенка к сидению и хождению, то многих ортопедических проблем, которыми поголовно страдают дети, в будущем можно избежать. Массажистов сейчас развелось как собак нерезаных, но доверяться кому попало нельзя. Она может договориться с отличным специалистом — Дубининой Светланой Николаевной, но Петю надо будет возить в сто пятнадцатую поликлинику.

— Договаривайтесь, — согласился Андрей.

Хотя совершенно не представлял, как возить Петьку на массаж, когда выйдет на работу. Ведь не до скончания века бомбить. У него уже есть несколько предложений, но все — ступенька вниз по сравнению со старой работой и в материальном плане, и с точки зрения престижности.

Светлана Николаевна оказалась такой же кудесницей, как Клавдия Тимофеевна. Массажистка творила с ребенком чудеса. Разомнет голого Петьку с головы до ног, потом положит на спину — так, что коленки свешиваются со стола, навалится на него, захватит головку с двух сторон ладонями. Петьке не нравится — орет, корчится. Светлана Николаевна точно угадывает момент, когда он набирает в легкие особенно много воздуха для очередного вопля, зажимает ему большими пальцами ноздри и резко наклоняет его голову — так, что подбородок оказывается припечатанным к груди, рот закрыт. И снова угадав момент, отпускает ноздри. Из Петькиного носа вырываются струи мокроты. Да много! А ведь ему регулярно отсасывают сопли резиновой грушей! За три-четыре экзекуции Петька выдает на-гора лужу харкотины, остатки болезни.

Повторять ее манипуляции Андрею или Марии Ивановне массажистка строго запретила — еще сломаете ребенку шею. Да они бы и не отважились.

К ним зачастил дедушка Семен Алексеевич, каждый день наведывался. Андрей не возражал. Помощь Мариванне — дедушка в магазин или в аптеку сбегает, с Петькой посидит, пока няня уборку делает, на кухне или в ванной хлопочет. Маленький ребенок, тем более хворающий, как усвоил Андрей, способен обеспечить работой столько людей, сколько имеется в наличии. Кроме того, Семен Алексеевич глаза Андрею не мозолил, уходил до его прихода или они сталкивались в дверях.

Страхи Марии Ивановны перед мужчинами, загадочными существами, благодаря Андрею подтаяли, мужчины не кусались. Хотя Андрей ей в сыновья годится, а Семен Алексеевич из категории, близкой по возрасту. Но бедный Петечкин дедушка после смерти жены пребывал в состоянии меланхолии и тоски. То есть в том состоянии, которое было и понятно Марии Ивановне, и вызывало у нее горячий отклик. В лице Марии Ивановны Семен Алексеевич нашел благодарного слушателя. Он рассказывал о своей жизни, о замечательной безвременно ушедшей жене, о распутной дочери.

Мария Ивановна знала из общения с подругами — как бы родители ни ругали своих детей, в глубине души им хочется, чтобы кто-то нашел оправдание неблаговидным поступкам чад. Но где найти слова оправдания Петечкиной маме, которая даже не звонит, чтобы справиться о сыне? И все-таки Мария Ивановна попыталась объяснить поведение Лены молодостью, возрастной незрелостью.

— Да какая там незрелость! — отмахнулся Семен Алексеевич. — Стерва она и есть стерва. Красивой жизни хочет. За шмотки и бирюльки все готова отдать — и честь, и совесть. Как она матери говорила? Ты, мол, десять лет в одной кофте штопаной-перештопаной ходишь, а я хочу такие трусы, которые стоят, как твоя зарплата. Трусы ей дороже и матери, и отца, и ребенка! Не оправдывайте Ленку, Мария Ивановна, вы ее не знаете. Наш с матерью грех, тряслись над дочкой, всем капризам потакали. Мать в обносках, а дочку как куколку одевали. Вот и получили. Пороть надо было что сидорову козу, дурь выбивать.