Охота на свиней - Биргитта Тротциг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выбор пал на нее, и она отдала ему свою жизнь.
Каждый раз, когда он прикасался к ней, ее обдавало жаром. У него были благодатные руки.
Теперь все по-другому. Ведь прошло почти тридцать лет. Бёрье вихрем взлетает по лестнице. Он не кланяется, не подмигивает ей, не приобщает ее благодати бережным прикосновением своих рук. Это мужчина в годах, не победитель, а средней руки чиновник.
И он в ярости.
Прежде чем Вивиан успевает помахать ему в знак приветствия, он хватает ее за платье и стаскивает со стула.
— Какого черта ты пристаешь к Густафу? — рычит он. — Попробуй только еще раз, и я тебя убью, понятно тебе? Понятно?
И он грубо встряхивает ее. Платье лопнуло по шву. Бёрье грозит ей кулаком. Костяшки его пальцев побелели от натуги. Он не зажмуривается, когда бьет.
Но Вивиан уже не прежняя пугливая девчонка. Не повышая голоса и бесстрашно глядя ему в глаза, она шипит тоном, который переняла у господина Бьёрка.
— Пусти! — И добавляет с презрением. — Знаешь, кто ты такой?
Бёрье растерянно выпускает ее. Никогда еще не осмеливалась она говорить с ним таким решительным тоном.
Вивиан оправляет платье, встряхивает волосами и с холодной улыбкой произносит:
— Весьма сожалею, но ты вынудил меня пристать к Густафу, потому что сам ты всегда стараешься увильнуть, как и подобает такой бесхребетной сволочи, как ты.
Она запахивается в дубленку и, спускаясь по лестнице и не оборачиваясь, продолжает:
— Я рада, что ты пришел. И несколько удивлена. Я думала, ты пришлешь адвоката!
Бёрье в растерянности следует за ней.
— Подожди! — кричит он. — Куда ты?
Обернувшись, Вивиан меряет его холодным взглядом.
— Пошли! — коротко бросает она.
26
Бёрье сидит на переднем сиденье рядом с Вивиан.
— Могла бы по крайней мере сказать, куда мы едем! — злобно шипит он.
— Мог бы по крайней мере разговаривать вежливо, — цедит Вивиан.
— Но куда мы едем?
— Домой! — отрезает Вивиан. — Ты что, все еще не понял?
В витринах магазинов мерцает близкое Рождество. Окна витрин стали грязными от прижимающихся к ним ребячьих рук и носов.
Домой.
В каминах из папье-маше бесшумно горит электрическое пламя. Пластиковая елка рядом с камином украшена шариками и гирляндами из фольги. А под елкой лежат большие и маленькие свертки с подарками.
Домой.
На тротуарах тесно от людей, закупающих рождественские подарки.
— Это ты! — восклицает вдруг Бёрье. — Ты нас терроризировала!
— Ну и что из того? Как это ты выразился, когда отнял у меня все? «Порядочность нам иногда не по карману!» По-моему, ты это сформулировал именно так.
Бёрье ошеломленно смотрит на Вивиан. Что он может ответить? Он узнает собственные слова.
Он угодил в ловушку, не предугадал ее следующего хода. Такого прежде не случалось никогда.
Он думал, что знает ее как свои пять пальцев.
— Останови машину! — вопит он пронзительным голосом. — Я хочу сойти!
Он вопит, как избалованный ребенок. Но Вивиан его не слушает. Да и с какой стати?
Бёрье понимает: она его не послушается. Он открывает дверцу, чтобы выскочить на ходу, но они едут слишком быстро.
Вивиан качает головой, снисходительно вздыхает:
— Подвиги Джеймса Бонда никогда не были тебе по плечу.
На очередном перекрестке Вивиан едет прямо на красный свет. Она не оставляет Бёрье ни единого шанса.
— Это же безумие! — пищит Бёрье.
— Возможно, — отвечает Вивиан.
Она выезжает на автостраду Е-4, ведущую в Сёдертелье, она не обращает внимания ни на какие светофоры, едет себе и едет.
Бёрье уже не протестует. Он крепко вцепился в пояс безопасности.
Снаружи темно и сыро, канун кануна Судного дня. Завтра он собирался купить жене рождественский подарок — котелок для приготовления фондю. В нем можно готовить фондю как из сыра, так и из мяса. Котелок чугунный. Новая жена внушила Бёрье, что кухонная утварь должна быть увесистой. Бёрье думает обо всем, чем он владеет: о фарфоровой посуде, о ящиках буфета, до краев набитых столовым серебром, о старинном стекле, о хрустальных бокалах ручной работы.
И вот на тебя тенью надвинулся приговор.
И вот тебя настигает прошлое.
И вот вся твоя борьба оказывается тщетной.
Вивиан смотрит на него. Бёрье видит, что она на него смотрит. Его обвинили, и он предчувствует, каким будет решение суда.
— А как твои родители? — нерешительно пробует он. — Как они поживают?
— Они умерли.
— А Жанет?
— Сидит за кассой в Мьёльбю, ты же знаешь.
— Нас все-таки так многое связывает.
Признание.
Мольба.
Смягчающие обстоятельства.
Он пытается улыбнуться и подмигивает.
«По сути дела он еще более неловок, чем я сама, — думает Вивиан. — Надо его чем-нибудь утешить».
— Ты счастлив со своей новой женой? — спрашивает она, стараясь говорить дружелюбно.
— Что значит счастлив? — со слезами в голосе шепчет Бёрье. — Почему ты спрашиваешь? Я живу, с меня этого довольно.
— Да! — вздыхает Вивиан. — Пожалуй, иногда этого довольно.
— Так может, повернем назад? — шепчет Бёрье.
Последняя попытка.
Вивиан смотрит на него, она больше не чувствует ненависти.
— Вот, — говорит она. — Вот моя рука. Держись за нее и ничего не бойся. Скоро все пройдет.
Вивиан уже видит впереди на повороте дороги отвесную стену горы.
Бёрье видит то, что видит Вивиан. Он хватает ртом воздух, он задыхается.
Он ощупью ищет руку Вивиан, находит ее и крепко сжимает.
Вивиан прибавляет газ.
Шведский квартет
© Перевод А. Афиногенова
«Произведение искусства есть фрагмент действительности, увиденный сквозь призму темперамента», — сказал Эмиль Золя. В этой книге читатель встретится с четырьмя фрагментами шведской действительности и шведского сознания, увиденными сквозь призму четырех темпераментов.
Представленные здесь писатели относятся к числу лучших современных прозаиков Швеции, они принадлежат к разным поколениям, но вряд ли вмещаются в рамки каких-либо литературных «школ». Напротив, все они — каждый по-своему — ярко выраженные индивидуалисты, чтобы не сказать аутсайдеры. Герои произведений Биргитты Тротциг (р. 1929 г.) «униженные и оскорбленные». В равнинном Сконе, где разыгрывается действие романа «Предательство» (1966), как и большинства других книг писательницы, люди живут, придавленные к земле свинцовым небом, словно забытые Богом, как едоки картофеля Ван Гога. Но если персонажи Тротциг обитают в серой зоне бытия, то сам рассказ о них обладает силой, которая отделяет свет от тьмы, воду от земли и творит свой собственный мир. Проза Тротциг энергична и ритмична, ее язык то возвращает нас к старейшему шведскому переводу Библии, то создает веселые лирические картины — как на полотнах Ван Гога. Бог, «Господь униженных», в этих повествованиях молчит, а если и проглядывает там небесный свет, отраженный в луже, люди его не видят.
П. К. Ершильд (р. 1935 г.), без сомнения, самый значительный писатель-сатирик в современной шведской литературе. В его социально-критических антиутопиях рассказ нередко ведется от лица довольно необычных персонажей — сбежавшего из дома мальчика в романе «Остров детей», обезьяны в «Ветеринаре» или отделенного от тела мозга в книге «Живая душа» — благодаря чему рационализм «шведской модели» предстает во всей своей абсурдности и комичности. Ершильд, сам врач по профессии и рационалист, с юмором и горечью критикует общественную идеологию, в которой рационализм подменяет собой религию и маскирует хладнокровное злоупотребление властью. «Охота на свиней» (1968) — сатира, ставшая классикой. Типичный бюрократ 60-х годов получает очевидно безумное задание — осуществить массовое уничтожение свиней. Дневник бюрократа написан языком, в котором уже нет места каким-либо этическим категориям — остались только технические — и который до последнего сопротивляется живому хаосу реальности. Однако в конце и рассказчик, и его язык не выдерживают и ломаются, почти как в «Записках сумасшедшего» Гоголя.
Вилли Чурклюнд (р. 1921 г.) — Диоген шведской прозы, аскет и провокатор с фонарем в руке. В его немногочисленных, тонких книжечках — романах-эссе, самокритичных путевых записках, философских притчах — идет беспрерывный (и пока тщетный) поиск мудреца, или мудрости. В книге «О доброте» Чурклюнд, например, с помощью прозрачно-парадоксальных рассуждений бесконечным числом способов доказывает, что никаких разумных причин существования доброты быть не может. В конце концов доказательство само себя аннулирует: если доброта есть, то по какой-то другой причине, чем названные — или могущие быть названными. Если мудрость есть, то она существует лишь в самих поисках мудрости. «Восемь вариаций» (1982) — современный наглядный пример этой старой истины. Все творчество Чурклюнда, собственно, представляет собой вариации на эту тему, мастерски уменьшенные в формате и написанные сжатой прозой, которая в конце концов завоевала, и продолжает завоевывать, многочисленных поклонников даже среди молодых читателей.
