Неведомый - Анна Аскельд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Худые пальцы вцепились в его локоть, и брови Марты поползли вверх – в зеленых глазах он увидел упрек, и кровь полилась на грязно-белый ворот ее сорочки. Девочка на полу, будто почувствовав смерть матери, захныкала и заворочалась в его плаще. Света от огня хватило, чтобы Тит рассмотрел оба глаза, зеленый и темный, и со вздохом потянулся к липкому от крови ножу.
Перед уходом Тит опрокинул бочку с вином и поджег ее – огонь взвился, и лицо его обдало жаром. «Очищающий огонь, – решил он, – уничтожит все следы». Его обман. Его предательство. Его прошлое.
Снова.
Сейчас он сам горел в этом огне. Может, он очистит и его. Смоет его грехи, опалит их, как прижигают открытые раны. И, забрав с собой, наконец подарит покой.
– Отец?
Ресницы слиплись от замерзших слез, и Тит с трудом открыл глаза. Дождь сменился снегом: словно белый тополиный пух, он кружился в воздухе и путался в коротких прядях черных волос. В плаще с чужого плеча, с лицом, лилово-желтым от ссадин и синяков и изуродованным его руками, перед ним сидела Рунд. Они не виделись так долго, и Тит задохнулся от волнения. Лихорадка ушла, оставив слабость, но молчал Тит не поэтому. Ему столько хотелось ей сказать, что ничего не могло прийти на ум первым, и Тит растерялся. И таким явным было воспоминание, в котором он, словно тать, украл эту безымянную девочку у родной матери.
Сколько же невинной крови на его руках!
Уцелевший темный глаз смотрел на Тита с неожиданным беспокойством. Жива. Значит, Якоб сдержал слово. Может быть, его мир будет не так уж и плох.
Как хорошо, что Тит никогда не получит ответ на этот вопрос.
– Отец, что ты здесь делаешь? В лесу? Совсем один?
Тит открыл рот и честно попытался выдавить из себя хоть слово, но не сумел. Рунд нахмурилась, поднялась и стала ворошить остывающие угли длинной палкой. Близился рассвет. Туман белесым призраком крался по земле, касался Тита и манил за собой туда, где его уже заждались. Стоит ли их расстраивать, задерживаясь на этом свете?
– Я не твой отец.
Рунд обернулась – сутулая худая фигурка жалко смотрелась в сизых сумерках. Казалось, ее можно было сломать одной рукой. Или это и не Рунд вовсе – а тень Митрима, блуждающая вокруг Тита? Пришедшая, чтобы свести его с ума?
– За десять лет ты успел от меня отречься?
Ответ Рунд прозвучал резко, но Тит не обиделся. Он ожидал, что первым делом она его ударит, а после – зарежет тайком, когда Горт погрузится в сон. Но почему-то Рунд не торопилась этого делать. Напротив – страдальчески скривила тонкие губы, словно хотела заплакать. Длинные бледные пальцы сжали ветку, как будто этим оружием она могла защититься от правды.
– Я… не отец тебе. Ты не Рунд.
Замешательство, отразившееся на узком лице, причинило Титу боль. Странно, но ее, худого заморыша-полукровку, он всегда считал родной. Может, испытывал вину за содеянное. А может, просто хотел заполнить пустоту в своем сердце.
«Ты продал ее, бессовестная свинья. А теперь хочешь использовать – снова».
– Я… – Язык засох во рту и поначалу едва ворочался, но желание поскорее избавиться от старой тайны придало Титу сил. Он трусливо зажмурился, чтобы не видеть Рунд, не видеть, как она на него смотрит. – Я убил твою мать. Твоего отца я не знал, но он был… человеком.
Лес молчал. Молчала и Рунд. Тит ожидал услышать крик, гневную брань и топот, но нет. Он слышал только треск дерева в огне, свист ветра, заблудившегося в лысых кронах. Молчание длилось так долго – Тит подумал, что Рунд ушла, бросила его на растерзание Митрима. И, собравшись с духом, открыл глаза.
Рунд стояла на том же месте, и даже ветку не выпустила из рук. Коротко остриженные волосы торчали во все стороны, и когда Рунд поворачивала голову набок, то походила на встрепанную птаху. Вороненка, выпавшего из гнезда. Тит так долго носил в себе этот груз и теперь, когда избавился от него, ощутил облегчение.
– Ты пропил последние мозги, – отбросив ветку в сторону, Рунд подошла к нему и опустилась на корточки. – Тебя что, выгнали за пьянство из Горта? И почему так воняешь?
Ловко развернув кокон, в который Тит сам себя замотал, Рунд расстегнула охотничий камзол и с шумом втянула носом гнилостный смрад. Не поморщилась. Тит рассматривал ее лицо – упрямо выдвинутый вперед подбородок, темный глаз и сгусток рубцов, оставленных его раскаленным ножом. Обожженные брови, которые придавали Рунд ошибочно жалостливый вид. Холодные пальцы прикоснулись к его воспаленной коже, и Тит вздрогнул.
– Я убил твою мать, – повторил он, но Рунд продолжала рассматривать рану, оставленную рукой Якоба, и не обращала на его слова никакого внимания. – В ту ночь… Они убили мою жену. Мою настоящую дочь – такую же малютку, какой была и ты. Я нашел тебя в погребе случайно, твоя мать… Служанка в грязной сорочке, я располосовал ей горло от уха до уха. Ее бы все равно казнили. И тебя… Я спас тебя. Я… – Рунд нажала ему на живот, и Тит охнул от боли. В глазах потемнело, и он едва не утратил сознание. – Постой… – просипел Тит и, собравшись с силами, схватил Рунд за запястье. Попытался поймать ее взгляд, но тот все время ускользал. – Я говорю правду. Абнер… Я был его палачом так долго, слишком долго. Его грязными руками. Сердце…
Рунд замерла, а потом встряхнула головой, будто хотела избавиться от услышанного.
– Тебе нужна помощь. Иначе ты умрешь, – голос ее звучал глухо, пусто.
– Думаешь, я боюсь смерти?
Тит всегда представлял себе их встречу. В том, что Рунд вернется, он почему-то никогда не сомневался. Он прокручивал этот момент много раз в своем воображении. Представлял, как она беспощадным ураганом врывается в замок. Плюет ему в лицо. Обливает вином или мочой из ночного горшка. Тит представлял Рунд в ярости и злости. Абнеру она была нужна живой – это правда. Но он слышал и о том, что делают с детьми в тацианских крепостях, и знал, что Рунд не вернется к нему прежней. Однако также Тит знал, сколько сил скрывается в тщедушном теле тощей птахи.
Но Тит ошибался.
Когда Рунд наконец посмотрела прямо ему в лицо, в ее взгляде
