Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

— «On the Road». Джек Керуак.

— «На дороге»? Не слышал.

— Да ты что?!

— Увы…

— Прочти немедленно. Керуак — Рембо нашего времени.

— Я недостаточно хорошо знаю английский. А ты читаешь в оригинале?

Она наугад открыла книгу и перевела подчеркнутый отрывок так легко и естественно, как будто читала по-французски:

— «Но тогда они приплясывали на улицах как заведенные, а я плелся сзади, как всю жизнь плетусь за теми, кто мне интересен, потому что интересны мне одни безумцы — те, кто без ума от жизни, от разговоров, от желания быть спасенным, кто жаждет всего сразу, кто никогда не скучает и не говорит банальностей, а лишь горит, горит, горит, как фантастические желтые римские свечи, которые пауками распускаются в звездном небе…»[178]

Она закрыла книгу и замолчала, глядя мимо меня.

— Замечательно. Мне очень понравилось. Ты… ты американка?

— Моя мать ирландка. Преподаватель английского. Приехала в Париж учиться и встретила моего отца.

— Повезло тебе. Получишь высший балл на экзамене… Молчу-молчу.

Этот роман был ее настольной книгой, она могла без конца говорить о нем, пылко и вдохновенно, называла манифестом нового мира, другим способом жизни — без условностей, предрассудков, материализма и погони за богатством. Мы придумываем себе бесполезные, фальшивые потребности, от которых не так-то просто отказаться, так что нужно реагировать стремительно, чтобы не попасть в западню своих желаний.

— Ты меня убедила. Что читать первым — «Утро магов» или «На дороге»?

— Керуак может подождать, тем более что с ним непросто совладать. Нужно особое состояние духа. Берись за «Утро».

— Так и сделаю. А из американцев кого порекомендуешь?

— Может, Хемингуэя? Он духовный отец Керуака.

— Очень жалко, что он покончил с собой.

— Ты что, смеешься? Его убили!

— Кто?

— ФБР.

— Ты уверена?

— Точно никто не знает, — возможно, это сделало ЦРУ.

— Никто ничего об этом не говорил и не писал!

— Ничего удивительного. Заговор молчания. Им нужно было устранить его.

— Но зачем?

— Он им мешал. После его смерти прессе не показали протокол вскрытия.

— Если так, это настоящая сенсация!

— О ней очень скоро забыли. Они победили. Кто убил Кеннеди? Освальда? Остальных? Хемингуэй писал книгу о Кубе, она была делом его жизни и могла доставить много неприятностей правительству. Рукопись исчезла!

Камилла говорила так убежденно, что я не стал спорить.

— Мишель, я должна сказать тебе что-то важное.

— Слушаю тебя.

— Не знаю, какие у тебя намерения, но романа у нас с тобой не будет.

— Не понимаю…

— Между нами возможна только дружба, я предпочитаю расставить все точки над i сейчас, чтобы не было никаких недоговоренностей. Я ненавижу ложь.

— Мне просто нравится быть с тобой.

— Мне тоже.

— Ты вычитала это в своем гороскопе?

— Нет. Кстати, ты должен назвать мне день и час своего рождения. Одна подруга составит наш общий гороскоп.

— Я не знаю, в котором часу родился.

— Спроси у мамы.

— Я не хочу ничего знать о своем будущем. Меня интересуешь только ты.

Она была обескуражена моим напором и машинально положила в чашку еще один кусок сахара.

— Я хочу, чтобы мы были друзьями. Только друзьями. Согласен?

— Думаю, ответ «нет» не принимается?.. Можно задать нескромный вопрос?

— Попробуй.

— Вы «черноногие»?

— Вернулись в шестьдесят втором.

— Я это понял по акценту твоего брата. А почему у тебя его нет?

— Потому что я не хочу говорить на родном языке с акцентом. Можно попросить тебя об одной важной вещи?

— Давай.

— Поклянись, что больше никогда не будешь читать на ходу.

— Ладно, если дашь такую же клятву.

Это было первое обещание, которое мы дали друг другу. И последнее. Возможно, оно спасло нам жизнь.

8

«Фоторама» была закрыта, на двери висела табличка: «Мы работаем для вас. Звоните долго и имейте терпение». Я звонил без перерыва пять минут, и из задней комнаты наконец появился Саша в белом халате. Увидев меня через стекло витрины, он недовольно нахмурился.

— У меня гора работы, Мишель, а вы меня отвлекаете! — буркнул он, приоткрыв дверь.

— Впустите меня, Саша, это очень важно.

— Вы заболели?

— Мне нужен ваш совет, у меня серьезная проблема.

— А я должен напечатать за вечер триста фотографий. Приходите завтра.

— Умоляю, Саша, это связано с ФБР… а может, с ЦРУ.

Он нахмурился, внимательно посмотрел на меня узкими, как у кота, глазами, бросил взгляд направо и налево на улицу Сен-Сюльпис:

— Почему вы решили, что я могу проконсультировать вас по этому вопросу?

— Просто подумал: у Саши наверняка есть идеи на этот счет. Если я ошибся, пойду в клуб, там наверняка кто-нибудь поможет.

Он кивком пригласил меня войти. Нехотя. Закрыл дверь и повесил на место табличку. Мы прошли в лабораторию. Саша задернул занавеску, погасил верхний свет и встал к увеличителю.

— Слушаю вас.

Я пересказал ему разговор с Камиллой, повторил ее слова о Хемингуэе. Саша продолжал молча работать. Его движения были точно выверены и изящны. Он опускал три листа в бачок с проявителем, доставал их оттуда пинцетом и смотрел, как появляется изображение, через две минуты перекладывал их в ванночку с закрепителем, потом другим пинцетом препровождал в емкость с фиксажем, через десять секунд промывал и начинал все сначала со следующей порцией.

— Вот что я вам скажу, мой милый Мишель: если вам неизвестна причина покушения, случайной или загадочной смерти, внезапного бунта или доброй половины мерзостей, творящихся на этой планете, ищите руку ФБР или ЦРУ.

— Это немыслимо! Они не могут быть замешаны в таком количестве дел!

— Не будем торговаться. Случаются хорошие и плохие годы. Если это вас утешит — за другую половину ответственность несет КГБ. Что касается бедняги Хема, боюсь, он действительно сам вышиб себе мозги. Не то чтобы они не хотели поучаствовать, просто он их опередил.

— Тогда зачем она так сказала?

Саша вынул снимки из воды, встряхнул их и прикрепил прищепками к натянутой под потолком бельевой веревке.

— Теория заговора позволяет людям дать логическое объяснение противоречивым и тревожным фактам. Точно так же они относятся к смерти. Нам трудно ее принять потому, что если смерть выглядит неестественной — это утешает. Можно с важным видом выдавать желаемое за действительное, не рискуя услышать возражений. Заговоры, конспирация и интриги куда увлекательней реальной жизни. Бержье и Повель делают на этом деньги. Камилла ими восторгается, что неудивительно в ее возрасте.

— Спасибо, Саша. Не буду мешать вам работать.

— Что вас терзает, Мишель?

— Я и так вам надоел своими дурацкими историями.

— Не придирайтесь к ней. В любви к «Утру магов» нет ничего постыдного. Ей хочется предаваться мечтам и бежать от повседневности.

— Вы правы. Ее любимый писатель — Артюр Рембо.

— Поразмышляйте над всем тем, что она вам сказала. Она любит не Рембо, а Поэта. Дело не в поэзии, а в бунтарстве. Это своего рода бегство. Станьте идеалистом и бунтарем, и Камилла посмотрит на вас другими глазами. Это часто случается с молодыми мечтательницами. Не упустите момент, они быстро меняются. Хотят завести детей, дом, мужа, отпуск на море и электробытовую технику. Все это убивает поэзию.

— Но с чего начать? Я никогда не писал стихов. И да, я бунтарь, но в душе.

— Я должен подумать. Вы тоже поищите решение.

9

Вот так и рождаются призвания. Я уверен, что биографы Рембо ошибаются относительно природы его гения. Возможно, у него была тайна. Девушка из высшего общества Шарлевиля, которую он каждое воскресенье видел на мессе в Сен-Реми, но не имел возможности поговорить, на которую хотел произвести впечатление и передавал ей свои стихи, вкладывая листки в требник. Гордячка пожимала плечами, комкала исписанный тонким наклонным почерком листок и выбрасывала его. Я часами просиживал за письменным столом, сочиняя нескладные вирши александрийским стихом. Поэзия — сложная штука. Считается, что вдохновение посещает поэтов, когда они любуются луной или смотрят на волнующийся океан, и тогда их охватывает лихорадка творчества, превращающая слова в чувственные аллегории. Все происходит совсем иначе. Поэт вкалывает, как столяр, обстругивающий рубанком кусок дерева. Мучишься, потеешь, не спишь до рассвета — рожаешь хиленькое четверостишие. Я сидел в «Бальто» и марал бумагу. «Марать бумагу» — не более чем фигура речи: муза меня игнорировала, и я часами смотрел на чистый лист бумаги с заголовком «Поэма № 1» и двумя первыми строчками: