Ксеноугроза: Омнибус - Питер Фехервари

— Дедушка Смерть пришел за нами! — заорал капитан. Мордайн не мог понять, ужас или восторг двигали ивуджийцем, но в этом крике он услышал треск, с которым разорвалась последняя нить истрепанного рассудка Арманда.

Тогда незнакомец встал над Ганиилом, и дознаватель понял, что Узохи не ошибся, поскольку это была смерть во плоти. Ветер сорвал капюшон великана, обнажив стилизованный бронзовый череп, глазницы которого слились в единый темный проем. В этом углублении пылал хрустальный шар, укрепленный прямо над перемычкой носовой впадины; он даровал предвестнику облик циклопа.

— Калавера, — прошептал Мордайн, зная, что иначе быть не может.

Пепел

Когда пылающий ад поглотит себя, опустись на колени и просей пепел, ибо там ты найдешь Истину.

Сломленный человек открывает глаза, когда его заносят на станцию. Его почти захлестывает ужас, когда он видит состав, припавший к рельсам магнитоплана, поскольку вагоны напоминают колоссального змея — и разве не змей охотился за ним всего лишь мгновения назад? Но затем мужчина вспоминает, что мстительный змий состоял из плоти, а этот сверкает ярким серебром. Он даже вспоминает, что таких змиев называют «Цепными Поездами», поскольку они связывают в единую цепь якорные ульи Облазти. И тогда он вспоминает ещё и то, что не может дышать, и ужас возвращается, усилившись вдвое, когда человек начинает захлебываться собственной кровью.

— Он будет жить? — спрашивает женщина с лицом-черепом, когда мужчина ускользает прочь…

Он присоединяется к гроссмейстеру Эшеру в корабельном карцере «Скрытого глаза», флагмана Дамоклова конклава. Наставник привел его туда, чтобы посмотреть на узника-тау, захваченного в самом конце Крестового похода. Это высокое, тонкое почти до скелетной худобы существо, которое повелитель называет «эфирным», представителем правящей касты чужаков. Создание взирает на мужчину через стеклянные стены камеры, изучая его, словно он — заключенный, а ксенос — тюремщик. Неподвижность тау, записанная в крови, придает ему облик сюрреалистичной статуи, вытянутой пародии на человека, созданной для воплощения абсолютной безмятежности. Или превосходства.

— Скажи мне, дознаватель, что ты видишь? — спрашивает Эшер из теней. Вопрос парализует сломленного человека, поскольку он одновременно испытывает отвращение и восхищение при виде ксеноса-узника. Он понимает, что это испытание, поскольку всё, что спрашивает гроссмейстер, является испытанием, но даже спустя годы служения мужчина не понимает, чего хочет от него нестареющий старец. Возможно, это слепота Эшера делает его таким недоступным для толкования.

— Да, что ты видишь, гуэ’ла? — эхом отзывается эфирный, голос которого проходит сквозь стекло с ошеломляющей легкостью. Оно насмехается над ним?

— Я… — зажатый между проницательными взглядами двух непроницаемых созданий, сломленный человек медлит.

— Я вижу нечистого, — говорит он. — Я вижу уродство чужака.

Хотя его ответ нелжив, мужчина знает, что этого недостаточно, поэтому слова душат его, и появляется…

Боль невыносимая! Человек открывает глаза и видит, что Смерть разрезал ему грудь и роется там, отыскивая истину.

— Ты убиваешь его! — протестует женщина с лицом-черепом, но мужчина не знает, есть ли забота в её упреке.

— Ребро пробило ему легкие, лейтенант, — шепчет Смерть, у которого, разумеется, тоже череп вместо лица. — Он утонет в собственной крови, если я не вытащу кость.

Иная тень держится позади них обоих: всего лишь неустойчивый, смутный отпечаток темного человека, бледное лицо которого — переплетение четких, ярко сияющих шрамов. Он смотрит на пациента с выражением, которое может быть жалостью, или презрением, или, возможно, вообще ничем. Один глаз пылает лихорадкой, другой, проржавевший имплантат — нечестивым огнем.

— Это ложь, — бессловесно говорит ему незнакомец.

Тогда что-то трескается в груди сломленного человека, и он кричит, и призрак исчезает, изгнанный в глубокую тьму, где заходится звоном демонический колокол.

Смерть поднимает голову и рассматривает мужчину единственным глазом из жидкого стекла.

— Боль — это иллюзия, Ганиил Мордайн, — говорит он.

«Моё имя? Смерть знает мое истинное имя», — отчаивается дознаватель, падая в воспоминания о ярких лазурных глазах и…

Незабываемо красивая женщина, которую Ганиил только что представил инквизитору Айону Эшеру, расцветает клинками и сражает его, низводя наставника до бессмысленного месива крови и костей. Она убила гроссмейстера на глазах Мордайна, ещё не закончившего докладывать о ней как о новом специалисте по информации. Затем красавица поворачивается к дознавателю с улыбкой, что подобна серебристой резне, но Кригер снимает её болт-снарядом, не позволив сделать и шага.

— Она была наемной убийцей, — безжизненно произносит Ганиил. — Я привел наемную убийцу на борт «Скрытого глаза».

— Нам нужно уходить, герцог, — отзывается Кригер, обшаривая тело Эшера.

— Уходить…?

— Побыстрее и подальше отсюда, — наемник удовлетворенно кивает, отыскав печать инквизитора. — Эти штуки генокодированы, но иметь такую не повредит.

— Я не понимаю.

— Как ты и сказал, ты привел наемную убийцу на борт корабля гроссмейстера, — помощник объясняет ему, словно ребенку. — В глазах Инквизиции это делает тебя предателем или дураком.

Где-то заходится воем сирена.

— Итак, ты хочешь жить?

— Я не могу умереть, — хрипит Мордайн Смерти, даже зная, что милосердие неведомо подобному созданию.

— Нет, — шепчет одноглазый предвестник. — Это было бы расточительно.

Иней

Истина холодна, но всё же пылает жарче любой горячки. Будь осторожен, ибо она — самый пагубный из всех пороков.

Магнитоплан несся через белое ничто пустошей, словно поезд-призрак, поселившийся на мире-фантоме, незримо привязанный к единственному рельсу, вдавленному в лед. Несмотря на свою скорость, он двигался почти бесшумно — лишь низкочастотное гудение двигательной установки и тихое потрескивание намагниченных частиц указывали, что машина принадлежит к материальному миру. Мерцающие огоньки цвета индиго плясали на ребристом фартуке её шасси, озаряя узкий просвет между рифлеными суспензорными пластинами и колеей. Мало кто на Облазти разбирался в техномантии, что поддерживала состав в дюйме над рельсом, и никто не обладал навыками, необходимыми для его починки. Это была старая технология, относившаяся к эпохе первой колонизации планеты.

Подобные вещи не волновали Горькую Кровь. Наружу, на шкуру машины, его привлекла будоражащая скорость поезда. Охотник припал к крыше заднего вагона, словно кающаяся горгулья, вцепившись когтями в щипцовое покрытие и широко раскинув руки, чтобы обнять воющий ветер, призвать его счистить грязь улья.

«По жилам плосколицых бежит жидкая кровь, — возрадовался он, — но их машина бежит с огоньком в брюхе!»

Уджурах уже изучил состав вдоль и поперек, передвигаясь по крышам, чтобы не столкнуться с плосколицыми во время исследования узкой территории. Всего здесь было девятнадцать вагонов, тянувшихся за скошенным клином ведущей кабины, словно надетые на нитку резные коробочки. Они соединялись между собой навесными платформами, которые дергались и извивались вслед за изгибами колеи. Плосколицые никогда не задерживались на этих открытых переходах, и никто из них не выбирался на крыши. Звери не были дураками, решил Горькая Кровь, но слишком боялись холода. Он сможет использовать это против них, когда придет время. Но случится это недостаточно скоро…

Уже дважды Уджурах почти поддался желанию схватить отбившуюся от стада одинокую добычу, проходившую между вагонами. Заметят ли они пропажу одного плосколицего среди столь многих? Но он уже знал ответ, действительно имевший значение: его хозяин заметит.

«Жди, — приказал Пустой, впечатав свой эдикт в череп Уджураха с обещанием боли. — Жди».

Безвольно сидя в кресле у окна купе, Ганиил Мордайн мрачно взирал на промерзшую тундру Призрачных Земель. Невозможно было определить скорость Цепного Поезда в этом однообразном чистилище. С тем же успехом дознаватель мог смотреть бесконечный зацикленный вид-поток, но, несмотря на монотонность происходящего, он знал, что состав слишком быстро поглощает расстояние до Якова. До улья Яков, где находился космопорт. Где его наверняка поджидал конклав.