Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Курт Давид

Как бы пропустив слова Джебе мимо ушей, Чингисхан обратился к послам из Хорезма:

— А вы, конечно, думаете о вашей грустной сказке и радуетесь, что ее потаенный смысл подтвердился на глазах у всех?

Послы хранили почтительное молчание, хотя в их взглядах хан прочел некоторое недоумение и сожаление.

— Зачем так кричать, отец? А если они правы? — попытался успокоить отца Тули.

Чингисхан ответил ему широкой улыбкой, и даже Джебе и послам кое-что от нее перепало.

— Они и в самом деле правы, Тули!

И он опять перевел взгляд на Джебе и послов:

— Я упал с лошади. Какая-то неведомая сила вышвырнула меня из седла. — Хан перевел дыхание и оглядел всех по очереди: почему у них такой смущенный вид? Кому известна причина этого? Мудрецу из Йенпина? Послам из Хорезма? А может быть, обе эти силы взаимодействовали? Не исключено!

По лицам гостей скользнула улыбка удовлетворения. Лишь Джебе, Тули и Джучи знали, что у хана свое на уме и что следует ждать еще чего-то. Вот-вот он нанесет удар. Чем дольше хан хранил молчание, тем более тягостной становилась тишина.

— Довольны вы теперь? — спросил он. Джебе не ответил. Гости из Хорезма оказались не столь проницательными. И главный посол проговорил:

— Мы… Я думаю, что ты, высокородный хан, допустил мысль, будто мы…

— С чего вдруг ты, посол, начал так запинаться? Неужели мои гости испытывают страх передо мной?

— Я хотел сказать: все мы сожалеем о постигшей тебя неудаче, хотя ты, наверное, подумал, будто она способна порадовать нас! — выдавил из себя посол.

— Неудача? — хан даже рассмеялся. — Это была удача! Победа над темными, невидимыми силами!

Удивленные гости отступили на шаг назад.

— Неужели вы все не разглядели кабана, этого старого одинокого кабана, который выбрался на тропу, побежал на меня, а потом вдруг замер, словно окаменев, — слышите! — когда я упал с коня. Что его остановило, что обуздало его ярость?

— Это были боги, — ответил стоявший за спиной хана главный шаман.

— Боги! — повторил хан. — Значит, боги взяли верх над темными силами, над предсказаниями мудреца из Йенпина, приверженца чуждой нам веры, и над предсказанной в хорезмской сказке местью лошади! И это вы называете неудачей? — Чингисхан покачал головой. — Что же худого может со мной случиться, если боги дали мне понять, что они на моей стороне и на стороне моего народа?

Послы из Хорезма в недоумении смотрели на хана, о богах которого им ничего не было известно.

Джебе, Джучи и Тули преисполнились чувством гордости за своего властителя и сделали слугам знак обнести всех собравшихся чашами со свежими напитками. Позднее, когда хан открыл охоту для всех, Тули сказал отцу, понизив голос:

— Разве не старость выбросила тебя из седла, отец?

— Да нет же, мой дорогой Тули, — шепотом ответил ему хан. — Не может быть, чтобы причиной этому был возраст. Не то послы сообщили бы, чего доброго, своему Мухаммеду, что властитель всех монголов не в силах больше удержаться на лошади. Хорошо это было бы для моего народа?

И отец с сыном расстались, довольные друг другом. Потом подобревший хан распорядился подогнать гостям обещанных газелей, серн и оленей. Гостям удалось подстрелить зверей, хотя и неумело. К вечеру на полянах разложили большие костры, на которые черный молчаливый лес взирал с гордым безразличием. Убитых животных разложили на траве рядами. Птицы уже умолкли. И когда многочисленные повара начали разносить гостям нанизанные на деревянные палочки лакомые куски жареного мяса, над верхушками старых елей и кедров появилась полная луна.

Среди присутствующих лишь один не испытывал ни радости, ни удовольствия — сам хан. Но никто не заметил того, что он в этот день ощутил с особенной остротой: годы не красят и самого великого хана. Около полуночи, когда в лунном свете, подобно павлиньим перьям, запорхали девушки-танцовщицы, Чингисхан обнял своего старого друга Джебе и сказал:

— С сегодняшнего дня годы мои побегут быстрее; значит, и мне придется жить быстрее. И тогда после моей смерти я оставлю свой народ таким великим, могучим и богатым, что смогу сказать ему: «Так, теперь у вас всего довольно. Сберегите то, чем уже обладаете, и оставайтесь такими, какими стали». Как знать, кто придет после меня?

Джебе ответил:

— Много-много лет ушло с тех пор, когда я принадлежал к числу твоих врагов и даже ранил тебя стрелой. Но после этого я пришел к тебе и сказал: «Если я должен сейчас принять смерть от владыки, то от меня останется горсть праха величиной с ладонь. Но если меня помилуют, я буду бросаться на врагов владыки впереди него, не важно, придется ли мне для этого бросаться в глубокую воду или разбивать крепчайший камень. По приказу «Иди!» или по приказу «Увлеки врага на себя!» я помчусь вперед, даже если мне для этого придется пробиваться сквозь толщу камня или море огня». Так это было или нет?

— Это было так, мой друг!

— И я помню, что ты сказал мне в ответ. Ты сказал: «Воин, действовавший как враг, обычно скрывает, кого он убил или кому причинил зло, его уста об этом безмолвствуют. А этот, напротив, ни о чем не умалчивает — ни о том, кого убил, ни о том, кого ранил. Он говорит об этом открыто. Такой человек способен стать моим сподвижником. Тебя зовут Джирко-адай. Ты пустил в меня стрелу, и я буду звать тебя Джебе, Стрела. Ты будешь сопровождать меня в походе». Так это было или нет?

— Это было так, мой друг!

— Тогда скажи мне сегодня, всегда ли я был таким, каким обещал быть?

— Всегда, Джебе!

— Значит, отныне будет так: с сегодняшнего дня и мои годы побегут быстрее, чтобы твой народ стал великим, могучим и богатым и чтобы ты перед смертью мог сказать ему: «Теперь у вас всего довольно, сберегите то, чем уже обладаете, и оставайтесь такими, какими стали». Потому что как знать, кто придет после тебя?

— Ах, Джебе, — хан расчувствовался и обнял военачальника. — Требуй от меня чего угодно! Я выполню любое твое желание!

Они прошлись немного под деревьями. Трава была холодной и влажной. Сквозь ветви, раскинувшиеся над их головами подобно огромным веерам, пробивались лучи луны. На лужайках продолжали танцевать девушки. Горели костры, и в чистое небо уходили острые, как стрелы, дымки.

— Слушайся иногда моих советов, хан, — сказал военачальник.

Чингисхан остановился:

— Вот это твое желание, Джебе, я выполнить не обещаю. Ты мог бы попросить сто женщин или тысячу лошадей. Но воля моя непреклонна, Джебе! Нет-нет, друг мой, нет-нет!

Над ними пролетела снявшаяся с ветки большая ночная птица. Испуганно встрепенувшись, она взмыла вверх и уселась на верхушке ели. Похоже было, будто она сидит на луне, белый диск которой как раз сейчас проплывал мимо этого дерева.

Глава 13

МЕЖДУ ВОЙНАМИ

В солнечный день Тенгери сидел на берегу Керулена на стволе ели и резал по дереву. Неподалеку щипала траву его лошадь. Вода реки шумела, а в том месте, где поток, преодолев пороги, с грохотом падал вниз, к небу вздымалась мельчайшая водяная пыль.

Иногда к реке сбегались дети. С кувшинами и другими сосудами. А иногда собирались просто так, чтобы погреться на камнях, поиграть в прятки в камышах или побегать взапуски. С маленькими луками в руках охотились на уток и на серых цапель, соревнуясь в меткости и находчивости. А потом вытаскивали из воды свою добычу. Их азарт выдавал радость, которую они испытывали от одержанных над другими живыми существами побед. Когда они вдруг замечали Тенгери, то собирались вокруг него в некотором смущении: ведь это он их заметил первым, а не они его. Одни торопились вернуться в камыши, другие же усаживались подле него и с открытыми ртами наблюдали за тем, во что под его руками превращается обычное полено, лежавшее у него на коленях. Чтобы остаться опять наедине с собой, он одаривал ребятишек маленькими деревянными баранами, козами, собаками, волками и пастухами. Все эти игрушки были такого размера, что свободно умещались в кулаке. Получив эти подарки, дети разбегались с радостными криками: теперь у них есть такие вещицы, каких им ни у кого в орде видеть не приходилось. А Тенгери после их исчезновения старался обычно найти место поукромнее, чтобы не попадаться больше ребятам на глаза и потрудиться всласть.

В его холщовой сумке всегда было много деревянных зверьков и домашних животных; он научился вырезать их и стоя, и сидя, главное — было бы время. Это дело давалось ему теперь легко, он к нему приноровился. И с легким сердцем дарил их, эти маленькие деревянные игрушки, ребятне: годы, когда он хранил все вышедшее из-под его рук, давно миновали. Он начал вырезать и другие фигуры. Стражника в шлеме и с мечом в руках, воина с луком, пастуха с двумя собаками, женщину, присевшую отдохнуть на камне у реки, о которой Герел сказала, что эта женщина очень на нее похожа. Они были такими большими, эти фигуры, что достигали Тенгери до пояса и стояли в юрте Ошаба за пологом и за пестрым шкафчиком, чтобы их никто не видел. Вот этого Ошаб с Герел никак понять не могли: им бы, наоборот, хотелось, чтобы об этих фигурах узнали все, а особенно Ха-хан. Еще когда Тенгери вернулся из империи Хин со своим маленьким стадом, Герел сказала ему: