Законы прикладной эвтаназии - Тим Скоренко

Она набирает имя и фамилию Димы.

Нет, таких имён слишком много. Она выбирает из базы данных родившихся с 1980 по 1990 годы (точнее она не знает). Всё равно слишком много. Ограничение города. Уже можно жить – около сотни человек. Запрашивает фотографии.

И через несколько секунд видит его улыбающееся лицо. Привет, Дима.

Публичные данные: годы жизни. 1985–2014. Что же с тобой случилось, милый мой мальчик? Двадцать девять лет. Автокатастрофа. Ещё публичные данные: записал два диска с песнями. Найти по названиям.

Нет информации, которую невозможно найти в сети. Сеть абсолютна.

Двадцать шесть песен.

Милая Майя, станцуй мне фламенко на площади перед дворцом.

В этот момент Майю вызывает Певзнер.

3

– Ты где?! – Это первый его крик, исступлённый, похожий на поросячий визг.

– Всё в порядке, Марк, я жива, со мной всё нормально.

– Тебя перекинуло в пространстве?

– И в пространстве, и во времени. Но ненамного. Со мной правда всё в полном порядке. Я не вернулась на сто лет назад и не дожила до этого времени. Мне по-прежнему двадцать один год, я молода и красива, – она улыбается. Нужно, чтобы он почувствовал улыбку даже через комм.

– Слава богу, – в его голосе колоссальное облегчение. – Сама доберёшься до лаборатории?

– Доберусь. Но позже, через пару часов, хорошо? Тут появилось дело.

– Какое может быть дело?..

– Марк! Дело – значит, дело. Правда. Я никуда больше не пропаду.

– Ладно, – он чуть успокаивается. – Тут Гречкин хочет с тобой поговорить. Перебросить на него?

– Давай.

– Майя, с тобой всё нормально? – это уже Гречкин.

– Да, Вась, правда. Всё в порядке.

– Это же я виноват! Я тут чуть с ума не сошёл!

– Гречкин, я прошу тебя. Никто не виноват!

Милый, глупый мальчик. Ты не представляешь, через что я прошла.

– Когда я смогу тебя увидеть? Давай, я приеду!

– Не надо, правда. Я сама сейчас приеду.

– А где ты?

– Я в Нижней Москве. Зашла к знакомому. Меня перебросило сюда, я тут же и зашла. Просто испугалась.

– К какому знакомому?

– Ты не знаешь, это отца знакомый.

– Отца? Ну, ладно…

– Буду чуть позже. Хорошо?

– Хорошо, мы ждём.

– Пока!

– Пока…

Она отсоединяется.

Раздаётся стук в дверь. Это Санкевич.

– Можно?

– Можно, конечно.

Ей приятен этот человек, потому что он напоминает Морозова. Не того Морозова, который покончил с собой в тюрьме, куда попал за многочисленные убийства беззащитных людей. А того Морозова, который правдами и неправдами перевозил её через границу, делал документы, обеспечил одеждой, деньгами, телефоном. От Санкевича веет надёжностью.

Но теперь Майя знает, что надёжности доверять тоже нельзя.

– Госпожа Майя, у меня к вам небольшой разговор.

– Да, Владимир, я слушаю.

– Называйте меня просто Володя.

– Тогда и меня зовите просто Майя, без этого «госпожа».

– Хорошо, Майя. Я хотел бы кратко рассказать, как обстоят дела, чтобы вы направили наше общество дальше.

– Я? – удивляется Майя. – Впрочем, кто, кроме меня…

– Именно. Итак, как я уже упоминал, Александр Волковский, основатель общества и создатель анабиозиса…

– Простите, Володя, а не фигурирует ли в истории общества такое имя как Алексей Морозов?

– Нет, мне это имя незнакомо. Может, если покопаться в архивах, посмотреть списки участников общества… На первых порах в обществе было довольно много участников, особенно до того, как появились вы.

– Спасибо, Володя, но не стоит. Думаю, если вы не знаете, значит, Морозова не будет и в списках.

– А кем он был?

– Неважно, правда. Говорите.

Вот так. Они и Морозова вычеркнули из всех списков. Они не знают, что место, где находится штаб общества, раньше было его дачей. Что именно он отправился в Харбин и привёз её в Москву, именно он начал конструировать анабиозис – остальные лишь дорабатывали. Именно он наряду с Волковским придал смысл их жизни. А они его вычеркнули, потому что он нарушил запрет, который нарушать нельзя.

– Так вот, – продолжает Санкевич, – Волковский определил цели общества. Более того, он предсказал многое; я так понимаю, благодаря вам. Он дал рекомендацию к модернизации анабиозиса, когда тот будет изобретён официально. И он категорически запретил попытки «изобрести» и запатентовать анабиозис самостоятельно. И мы не сделали этого. Никто этого не сделал, потому что базисом общества была идея, а не жажда наживы. Члены общества всегда были достаточно обеспеченными людьми; они не использовали идею анабиозиса в корыстных целях. Мы понимали, что это изобретение способно изменить человечество и решить огромное количество медицинских вопросов, но мы ждали. Мы знали, что его изобретут и без нас.

На некоторое время он замолкает.

– Мы хранили вас. Нам было указано, когда и как вас будить – 18 декабря 2618 года, в полдень. Мы решили разбудить вас чуть раньше, чтобы к двенадцати вы уже были в твёрдом рассудке. Как оказалось, мы поступили правильно. Итак, мы сделали всё, что должны. Сейчас нас немного – всего пять человек. А двести лет назад хранителей было всего двое. Они знали, что не доживут до вашего пробуждения и не знали, ради чего вас хранят. Мы – дожили. Более того, мы – новое поколение. Ещё пять лет назад был жив хранитель Максим Андреевский, которому исполнилось сто восемьдесят семь лет. Он надеялся дожить до вашего пробуждения, но не дожил.

И снова пауза.

– А теперь перейду к главному. С вашим пробуждением наша миссия закончилась, но не совсем. Волковский завещал нам, чтобы мы были готовы к новым указаниям. Он говорил, что, если вы прикажете идти в огонь, мы должны будем пойти, потому что это необходимо для спасения человечества. Для решения судеб мира. Вот и всё. Теперь я жду вашего ответа.

Майя смотрит в серые глаза Санкевича. Прекрасная дама и пять паладинов, ха-ха.

– Да, – говорит она. – У меня есть одна цель. Я пока не знаю, насколько вы мне нужны для её претворения в жизнь.

– Я слушаю вас.

– Вы знаете о законопроекте, который завтра будет выносить на суд Совета мой отец?

– Да.

– Этот законопроект не должен быть принят. Любой ценой. На отца могу воздействовать только я. Возможно, у кого-то из вас есть выход на Президента России? Или – что ещё важнеё – на Президента Европы?

Санкевич грустно улыбается.

– Это сложно. Это, я бы сказал, невозможно. За две-три недели я бы мог найти такой выход. Но не за один день. Впрочем, мы попытаемся. Нам нужно поговорить с ними?

– Да. Лучше с Якобсеном. Он – единственный, кто может остановить отца. Всё будет зависеть от него. Если он поддержит законопроект, его примут. Если воздержится – пятьдесят на пятьдесят. Если будет против – проект не пройдёт.